Разница между глупостью
и диверсией в злом умысле
Все в детстве любят возиться в земле, — так было есть и будет. Правда, с развитием цивилизации детям стали подсовывать вместо глины и прочей грязюки – песочницы, но это только из лучших – гигиенических побуждений. Тем не менее, настоящий шалопай всегда найдёт, в чем изваляться. На что, какой-нибудь шипко умный учёный, почесав затылок, снисходительно заявит: «Ну, а что Вы хотите – архетип, хомо хобитус[1], все мы из пещер да землянок вылезли, подсознательное не от папы с мамой, а вот от этих самых хобитусов…».
Как-то я в детсадовском возрасте колупался с одногодками в песочнице. Одни из нас замок, рвы вокруг, стены, ну и прочую фортификацию выстраивали, не без солдатиков конечно – всё чин по чину, а другие это всё приступом брали – со своими солдатиками. Сейчас уж и не вспомню, с чего я тогда так разошёлся, с какой-то дури под одним из бортов нашего загона подкоп сделал, да такой, что вместо солдатика сам в него пролез и песочный замок неприятелей похерил одним махом руки. Воя, было у поверженной стороны, скажу, неимоверно, аж до сих пор в ушах стоит. Ну, и понятное дело визги эти не остались не замеченными.
Во времена моего детства, культура дворового гулянья была на высоте. Малышня разных возрастов и социальных групп вместе копошились на детских площадках. А мамаши и бабушки из квартир, по хозяйству возясь, краем уха следили за нами. Ну, а как срок, отпущенный на выгул, выходил, с балконов и окон раздавались истошные крики: «Вова, Оля, Даша, Митя (и далее по именослову)– домой!» Редкий ребёнок не вступал после этого в перекличку с родительницей, выторговывая лишние минуты на воле. А те шустрики, что не включались, просто, не слышали этих призывов, по причине отсутствия во дворах — пропадали в окрестностях, расширяя кругозор в исследованиях близ и даль лежащие территории.
Так вот, когда, спровоцированные мной вопли, накрыли двор, не только все мамаши, бдящие своих чад, заняли свои наблюдательные пункты, но и многие любопытные соседи тоже. Визг длился довольно таки долго, не унимаясь и не сбавляя интенсивности, так что это привело к логичному следующему шагу. Обеспокоенные мамаши и бабушки высыпали во двор, чтобы воочию оценить ситуацию. Аншлаг был Абсолют в кубе. Только вот, главному герою, вместо цветов и аплодисментов достались хула и нагоняи.
Так и сидел я забитый этим вниманием на краю песочницы, куксясь под тяжестью, взваленной на меня вины. И вот, когда этот пресс начал выжимать из меня первую мокроту, какая-то женщина, взяв за руку и безапелляционно потащила за собой, вырвав меня из эпицентра атаса, Повела прочь, оставив переполошившихся родительниц, успокаивать своих детёнышей. Я же, волочась за этой тётей, думал, что сейчас буду отведён домой и с позором и соответствующими комментариями отдан на судилище бабушки, от которой будут требовать самых строгих мер экзекуции. Но, всё оказалось намного серьёзней.
Мой конвоир провёл меня мимо нашего подъезда и направился за пределы двора. Тут я теряясь в догадках, стал покрываться холодным потом. А мы шли и шли в непонятном направлении, Я, ёжась от нараставшего во мне страха, уже ждал самого худшего. Шёл покорно, как какой-нибудь каторжник, волочащий кандалы общественного презрения,. Шёл, не пытаясь вырваться из ладони неизвестной мне соседки, крепко сжавшей мои пальцы. Обуревавший меня ужас неизвестности, настолько подавил, что мне и в голову не приходила попытка к бегству. Вдруг мы остановились у лавочки и женщина строгим голосом приказала: «Садись». В её интонации не было злобы, что меня немного успокоило и я послушно сел. Она села рядом и сказала: «Я хочу тебе рассказать одну историю, которая случилась со мной, когда я была маленькой, как и ты…, ну, может чуть по старше…». Поняв, что никакая расправа мне не угрожает, я впервые осмелился поднять на неё глаза. Это была небольшого росточка дама в возрасте, аккуратной фигурой, с короткой стрижкой и колким взглядом.
Она начала рассказывать, что до войны жила с родителями на Берсеневке[2] в комнатке с одним огромным окном, в коммунальной квартире, где помимо них обитало ещё несколько семей. Её отец был архитектором, мама работала модельером. Оба они были увлечённые своими профессиями люди и с удовольствием пропадали целыми днями на работе. Сама же она была озорным ребёнком, любила улицу и гулять и легко себя чувствовала в мальчишеских компаниях. Для неё с товарищами вся округа была одним большим двором.
И вот как-то задорным летом, когда купальный сезон вовсю плескался у стен Кремля. Да, да в не такие уж и незапамятные времена у подножья этой цитадели можно было свободно и что самое удивительное безвредно понырять и поплавать, а потом, растянувшись под сенью башен погреть пузо на солнышке песчаных бережочков, не закованных ещё повсеместно в гранит набережных Москва-реки.
Перед их носами туда-обратно пофыркивают речные трамвайчики. Разморенный денёк, давно уже отошедший от послеобеденного сна, не подкидывал новых мыслей, чем бы заняться. Но и расходиться по домам не хотелось. Молчали лениво на бережку, редко перекидываясь вялыми фразами, занимая каждый свои фантазии светлым будущим. Так стая львов вяло валяется в тени, пока не замаячит перед ней призрак добычи, и вот тогда-то они и блеснут всей своей мощью, набросившись на жертву. Сейчас разве вспомнишь, кто кинул ту идею, да и какая разница…?
— Сыч говорил, один заводчик, когда сбегал, тут червонцы спрятал, — сказал Лёша, сев на берег
— А где спрятал? — заинтересовалась Женя.
— В бывшей конторе фабрики, — Лёша не оборачиваясь, ткнул пальцем куда-то за спину.
— В шоколадной[5], что ль? – засмеялся Андрей.
— Дурак, ты, — он пнул ногой камень, а тот, скатившись в воду, запустил вдаль речной глади, побежавшие в полукруг гребешки. Но недолго им суждено было колыхаться в лучах солнца, так и не добравшись до середины речки, проглотила их налетевшая волна от недавно пробухтевшего катера, — там с другой стороны моста, механической, — уточнил Лёша.
— А ты поверил? – усмехнулся Андрей, — этот дидко и про ангелов рассказывает, глазом не моргает.
— Да, хотя б, тебя болвана со скуки подразнить…
— Не…, не похоже. Сыч, сам обещал показать где, если…
— А с чего он взял, что там царский клад? – вмешался в разговор Мишка.
— Говорит, что в империалистическую[6], там, на заводе работал, и сам видел, как управляющий чемодан в подвал снёс, а вернулся пустой.
— Хотел на следующий день слазить поискать, пришёл, а в здании управления уже штаб красногвардейцев сидит, а потом на фронт забрали…
— Сыч, он и есть сыч… себе, небось, хотел всё заграбастать…, гвардейцев побоялся, — пренебрежительно бросил Андрей.
— А с чего он тебе вдруг, всё это стал рассказывать?
— Ну, я у него про подземный ход в Кремль пытался выведать, он же тут старый жилец…
— Утверждал, что в подвале завода Листа[7] туннель есть, который выводит в подземку под рекой.
Вдруг Женя, пребывавшая всё это время в задумчивости, выпалила:
— Если он всё знает, так чего он до сих пор сам не выкопал, клад-то?
— Ну, да…! В чём дело? – поддакнул Мишка.
Алексей поднялся и, вскарабкавшись чуть вверх по откосу берега, встал перед товарищами, как оратор на трибуне митинга перед публикой:
— А вы чего не знаете? Пол конторского дома, ещё в гражданку[8] рухнула, вот всю ту часть с входом в подвал и завалило, а как расчистили, всё замостили. Ходил, смотрел, не врёт Сыч.
— И давно ты это всё знаешь? — голос Андрея зазвучал вызывающе. Как это так, его лучший друг, а такой секрет от него утаил. «Ну, ладно, ладно, я тебе тоже не скажу…», — думал Андрей, лихорадочно перебирая в уме, что он не скажет Лёхе.
— Ну, а сейчас почему туда не пролезть? – Женя ни как не хотела сдаваться и признать, что хода в подвал нет, — а если откопать, а?
— Перед всем заводом, что ли капать? Пойдём, сами всё увидите.
Ребята, вскочив на ноги, бодро зашагали к известному лазу с Болотной[9]. Этот ход не был ни для кого большим секретом. Некоторые рабочие, которые жили тут же, пользовались им, идя по утрам напрямик, ленясь делать кругаля к проходной. Лёша с Андреем шли чуть впереди всей ватаги.
— А ты думал уже, как туда пробраться? — обида отпустила Андрея, он, как и другие ребята всё более попадал под власть магнетизма, излучаемого предвкушаемым приключением.
— Надо в действующую часть здания проникнуть, может там ход в подвал есть.
Мишка, чей отец работал на этом заводе, сумел несколько раз побывать в интересующем кладоискателей строении, но никаких подвалов или даже дверей, ведущих куда-нибудь вниз, с первого этажа не нашёл.
— Нет, там ничего. Первый этаж и пол в плитке, лестница одна наверх, — тараторил Миша. Скороговорка всегда его выдавала, когда он волновался, — надо что-то придумать…
И придумали. Каждый притащил из дома, что мог. Инструмента набралось достаточно: молоток, миска, тазик, кованые скобы, совок, лопата и даже гвоздодёр. План был прост прорыть ход из-за забора в подвал. Работа закипела. Летняя погода, ласковое солнце, прикрывшееся вуалью облаков, чтобы не жечь голые спины, всё играло на руку. Вырытую землю в миске и тазу относили к реке и выбрасывали в воду. Скобами и гвоздодёром выковыривали камни и прочую жесть, попадающуюся в грунте.
Ещё не прошла неделя, а работа землероек уже была достойна метропроходцев. Лаз получался солидный: можно было продвинуться вглубь метра на два, три, правда, по одному и на карачках, но зато с каждой извлечённой горстью земли, разговоров о заветном подвале, сверкающего в воображении каждого не хуже чем пещера Али-Бабы, становилось всё больше.
Испарина вечереющего солнца поблёскивала на чумазом лбу Женьки. Сегодня они здорово прокопали, больше чем обычно, если так пойдёт, то недели через три доберёмся, — думала она, торопясь счастливая домой. Хотя по духу и поведению она была чистокровной пацанкой, но из берегов не выходила, старалась хитрить и лавировать, чтобы не навлекать родительскую немилость. Поэтому, когда вчера мама предупредила, что придёт пораньше, Женя сразу поняла, что это значит – она должна быть дома и помогать. Такое случалось регулярно раз в неделю. К маме на примерку приходили женщины, которым та шила платья. Это была её нехитрая подработка, чтобы семья могла сводить концы с концами. Женька, как старшая из сестёр считала своим долгом вкладывать и свою лепту в общее дело. В такие моменты, смотря, как она безропотно выполняет любое указание матери, никто бы и не подумал, что это та своевольная девчонка, которая легко могла осадить любого парня. Но тут другое дело, надо было без лишних возражений поспевать, выполняя мамины наказы. Подгонка платья должна быть завершена до прихода отца. Это правило было без исключений – так было и в этот раз.
Давно ушла заказчица, в этот раз дольше обычного крутившаяся перед огромным зеркалом, так что мама даже её подгоняла, заявив ни с того не сего:
— Ну, на сегодня, думаю, уже всё, переодевайтесь, — и с этими словами, выталкивая Женю в коридор вышла за ней сама.
Свежее дыхание летнего сумрака шевелится в гардине прикрывшей окно, ненавязчиво подыгрывает радио лёгким концертом. Мама сидит за столом, строча платье, дочь в кроватке за ширмой, уставилась в потолок, витая в грёзах.
— А когда придёт папа? — выкрикнула из своего угла Женя— Придёт, придёт, на работе задержался, — соврала женщина.
Она уже бегала к соседке, позвонить на работу мужа, но там никто не взял трубку. «Никого нет, куда же он мог деться, не предупредил», — она ещё усердней закрутила колесо швейной машинки, но зудевшие мысли нет, нет, да и притормозят руку и она, застыв, обрывает не доведённый до конца шов.
Женя сквозь обволакивающую дрёму услышала звонок в дверь, потом как вышла из комнаты мама. В минутном затишье сон опять накрыл её с головой, но она не успела в него провалиться, жёстко вырвали стуки сапог по паркету и гаркающие в комнате незнакомые голоса мужчин. Через секунду, открыв глаза, Женя увидела, что над ней нависает чья-то фуражка. От неожиданности, Женя зажмурилась, а когда открыла глаза вновь, фуражки уже не было, остались только голоса и сапоги. Она быстро выскочила из кровати. Мама понуро сидит на стуле, посреди комнаты стоит мужчина в военной форме, ещё двое по-хозяйски распахивают створки шкафа и шкафчиков, вытаскивают ящики из тумбочки, вываливая содержимое на стол.
— Иди сюда, Женюшь, иди ко мне, — и мама, открывая объятия, протянула руки навстречу дочке.
Тот, что стоял сел и начал копаться в куче книг, тетрадок и прочей россыпи на столе. Выцепив из этой кипы, папку листков, начал не спеша один за другим рассматривать изображения. Это были карандашные наброски разных ракурсов какого-то промышленного комплекса, со зданиями, коммуникациями, внутренним пространством и прочими проектными компонентами. Мужчина, отложив находку, удовлетворённо произнёс:
— А ты говоришь, ошибка… всё на лицо…
Женщина, судорожно прижав дочь, отчаянно вскликнула, — Мой муж архитектор, он работает над проектом…
Но, попытка объяснить не удалась, мужчина не стал слушать, над каким проектом кто и для кого работает, сухо оборвал:
— Диверсант, не диверсант… — разберёмся. Все вы, как прижмём, поначалу одно воете – работал, работал…, ничего не замышлял…
В глазах женщины блестели слезинки, — он не вредитель Вам какой-то, слышите…! Он работает в мастерской архитектора…, — но и в мастерской какого архитектора, офицер не стал слушать.
— Гражданочка, Вы не волнуйтесь так! Виноват, не виноват – следствие покажет.
Из-за ширмы вдруг раздался, плачь проснувшегося грудничка, женщина вскочила и ринулась к нему, сидящий за столом лениво проследил за ней глазами, а те, кто занимался обыском, не ведя ухом, всё продолжали методично наводить в комнате беспорядок.
Не прошло и полгода, хотя неверный снежок успел задрапировать газоны, но они ещё помнили тепло и местами зеленели заиндевелой травой. Женькина жизнь перевернулась. Теперь клиентки к маме приходили чуть ли не каждый день, и приходилось ещё больше помогать по хозяйству и с сестрой. Отец с того вечера, так и пропал. На все вопросы мама отвечала одно и то же – «надо подождать». Лишь в шушуканье соседей прорезалось слово – «арест».
Несколько раз Женька выкраивала время и прибегала на место раскопа, желая узнать, как у товарищей продвигается дело, но ни разу никого не застала, а в последний раз так вообще под снегом и видно ничего не было.
Как-то утром, Женя в очередь с соседскими тётками возилась на кухне, готовя завтрак. Мама, шившая всю ночь, чьё-то платье и лёгшая на рассвете спала. Вдруг всю квартиру пронзил дикий крик. От неожиданности все замерли, переглядываясь, читая, в глазах друг друга, один онемевший вопрос – что случилось, где? В следующую секунду жильцы коммуналки ринулись в коридор.
Дверь в комнату, где жила Женина семья нараспашку и, оттуда доносятся рыдания. Распихивая всех без разбору, Женя устремилась в свою комнату, но оказавшись на пороге застыла. Посередине комнаты, на стуле сидел мужчина, склонившись над рыдающей у его ног матери. Она в ночной рубашке, сползающей с голого тела, исхудавшего за последние месяцы. Он в пальто и шляпе и не по сезону лёгких ботинках. Остолбеневшая Женя, не сразу поняла, что происходит. Ей показалось знакомым это пальто, но узнать, сидящего в пол-оборота человека она не смогла. И только, когда из недр толпившегося за её спиной народа, выскользнуло – «выпустили», она поняла – папа.
Вечером, лежа в своем углу, она слышала, как родители перешёптывались.
— Нельзя здесь оставаться… Работать тут теперь мне не дадут.
— Из мастерской уволили, обратно не возьмут…, зачем я им маранный.
— Ни куда теперь в стоящее не возьмут. В лучшем случае в театре декорации строить, а так трамваи водить.
— Куда-нибудь на Южный Урал или дальше…
— Жить тихо… я что-нибудь, для какого колхоза строить, ты девочек воспитывать, наряды шить…, а что думаешь?
— Не знаю… Зигзаги в этом году жизнь закладывает, не устоять…, надо подумать.
Бедному собраться – только подпоясаться, а горемыку самого ветер носит. Ещё не успел этот год кануть, а дощатый вагон плацкарта тряс семейку: папу, маму и дочек. С каждым новым подпрыгом на шпале, поезд всё дальше и дальше удалялся от неуёмной столицы, рвущейся на всех парах к индустриализации страны, и с каждым этим же подпрыгом все приближался и приближался к спокойному захолустью провинциальной жизни.
Стремглав несётся жизнь, и чем больше забот и движухи, тем быстрее она мелькает. Вчера Женя уехала из Москвы с мамой и папой, а сегодня она уже Евгенией возвращается в неё с мужем и своим ребёнком. Осталась позади война, на которой погиб отец, ушедший добровольцем. В Питере живёт мать, которую забрала к себе младшая сестра, пошедшая по её стопам модельерши. Старушка с удовольствием помогает, как может дочке, а та благосклонно принимает.
Жизнь стала ясна и понятна, единственное, что все эти годы гложет Женю, так это вопрос, который ей задал отец, когда они уезжали из Москвы. И даже не столько сам вопрос, а то с каким отчаянием смотрела на неё тогда мать. С тех пор ни она, ни родители ни разу не затрагивали эту тему, но она ни на минуту не оставляла её в покое. Ни с того ни с сего или с какой невольной ассоциацией появится в сознании и начинает глодать душу.
Обустроившись в столице, Женя, не в первую очередь, но и не в последнюю, добилась наконец возможности ознакомиться со следственным делом отца.
Пустая светлая комната, пара пустых столов. Она сидит за одним из них, перед ней серая папка, не намного толще, чем та, которую унёс опер из их квартиры в 30-е. Она неторопливо читает, перелистывая один лист за другим, Где-то посередине, прочитав очередную страницу, она остановилась. Перед её глазами, упершимися в бумагу, всплыли лица Лёшки, Андрея, Мишки, а вот и следующий кадр – она с тазом в руках полным земли бежит к реке и резво, наотмашь, как сеятель, бросает содержимое в воду.
А вот и следующий – внутри лаза темно и она сама на ощупь тычет лопаткой в грунт, откалывает кусок за куском и, наполнив таз, передаёт его назад и слышит, как кто-то другой бежит к реке, выкидывая землю в воду. Прошла минута, десять… Перед глазами картинка, она в вагоне поезда на деревянной полке, за стеклом мелькают деревья, вокруг галдёж пассажиров. Напротив сидит отец и мать и папа спрашивает: «Что вы там капали-то, на стрелке?» «Клад», — отвечает она.
Воспоминания прервал шум шагов в коридоре. Очнувшись, она взяла вновь в руки отложенную страницу протокола допроса и перечитывает ещё раз:
Следователь: Признайтесь, что в своей ненависти к советской власти, ваша подпольная организация замышляла убить товарища Сталина и товарища Молотова?
Ж………: Товарищ, следователь, не было ни какой организации. Никто ничего не замышлял.
Следователь: Гражданин, вы враг и предатель народа, не смейте ко мне обращаться – товарищ. Все твои товарищи, такие же пособники империалистов, уже во всём сознались
Ж………: Какие пособники, в чём? В чём сознались?
Следователь: Не надо юлить, вы полностью изобличены показаниями граждан М……, Л……, А……
Следователь: Вы напрасно упираетесь. В соответствии с сигналом товарища Д… было установлено, что группа детей рыла тайный ход в Кремль . Граждане М……, Л……, А…… показали, что подговорили своих детей сделать туннель, которым собирались воспользоваться для проникновения на территорию Кремля с целью убийства товарищей Сталина и Молотова.
Ж.………: Я об этом ничего не знаю. О М……, Л…… и как его там А…… слышу впервые. Я не знаю, кто это такие.
Следователь: Не лгите, в группе детей была и ваша дочь. Не усугубляйте свою вину. Имейте смелость признаться, что опустились до того, что пытались спрятаться за ребёнка и вместе с гражданами М……, Л……, А…… подговорили своих детей делать это подлое дело.
Ж.………: Я никого не подговаривал, тем более свою дочь
Следователь: Граждане М……, Л……, А…… показали, что вы разработал план покушения и с целью его реализации завербовали их.
Ж.………: Это наговор. Ни кого я не вербовал, ни каких организации не создавал.
Следователь: Советую вам гражданин образумиться. У нас есть неопровержимые улики. Вы признаёте, что это ваш альбом?
Ж.………: Да, это рабочие материалы проекта будущего комбината, который разрабатывает наша архитектурная мастерская по заказу ….
Следователь: Гражданин Ж……. не надо упорствовать. Вам не удастся ввести следствие в заблуждение. Искренне советую вам всё хорошо обдумать и сознаться в своей предательской деятельности, иначе разговор пойдёт по-другому.
[1] Homo habilis — Человек умелый, первый представитель рода Homo.
[2] Исторический район Москвы, расположенный в западной части острова, образованного водоотводным каналом и Москва-рекой.
[3] Конечная, часть этого острова, берущее начало от ул. Серафимовича. По воде стрелка граничит с одной стороны с Пречистенской набережной, с другой Якиманкой.
[4] С середины 19 века на стрелке острова располагался Московский Императорский речной яхт-клуб, а в советское время гребная база и спорт школа «Стрелка».
[5] На острове со стороны стрелки находился комплекс зданий легендарного кондитерского товарищества «Эйнема», оно же фабрика «Красный октябрь».
[6] В советской России так называли Первую мировую войну (1914 — 1918 гг.)
[7] Механический завод Густав Листа (в советское время «Красный факел») до революции производил противопожарное оборудование, водосточные трубы, а во время войны снаряды, находился на Софийской набережной, д. 12.
[8] Гражданская война в России (1918 — 1922 гг.) — борьба за власть в стране между новой советской властью (красные) и старой дореволюционной (белые).
[9] Площадь на том же острове, в царское время и первые годы советской власти на ней размещались рынок, лабазы и бараки рабочих.
Ваш комментарий будет первым