(Из цикла «Зарисовки по ходу»[1])
Расскажу Вам об одной вечеринке, случившейся в конце 1930-х годов в фешенебельном особнячке дореволюционной России. Произошёл этот светский раут в одном из архитектурных шедевров, олицетворяющем собой лучшее, что можно найти не только в нашем городе, стране, но и в мире стиля модерн[2]. И по сей день, эта усадьба украшает старинный переулок центра Москвыа. Она прославилась в веках не только своим внешним декором и внутренним убранством, но и так же достопримечательна многими любопытными историями, когда-то происходившими под её кровлей.
Автором этого городского палаццо, появившегося в начале прошлого века, был русский классик от зодчества – Федор Шехтель[3]. Первое десятилетие после постройки в залах усадьбы блистали экстравагантные представители молодой элиты Российской империи, как сказали бы сейчас, золотая молодёжь, пропитанная «духом либерализма».
Тогда на излёте Романовской России, полновластной хозяйкой всего этого шик-модерна была дочь купца-старообрядца, владелица мануфактур и первопрестольной недвижимости – Александра Дерожинская, именно поэтому дом стал известен как особняк Дерожинской. В те годы переулок, где хозяйка роскошной обители принимала московскую богему, назывался Штатным[4], и только после того, как эпоха переломилась и к власти пришли большевики[5], он получил современное название — Кропоткинский[6].
Особняк Дерожинской, как и всё прочее, прибрали к рукам народа. По дубовому паркету перестали цокать дамские каблучки и лакированные штиблеты кавалеров, зато замызгали сапоги сменяющих друг друга представителей различных общественных и советских организаций.
Быстро пролетело первое десятилетие советской власти, в сутолоке которого описываемая вилла походила по рукам разных революционных хозяев. Хоть десять лет срок и небольшой, но в силу интенсивности смены обитателей и их отношения к дому, моментом истёрся паркет, куда-то слиняли ковры, обшарпалась обстановка, и не заставил себя ждать посыпавшийся декор с облицовкой. Ещё чуть-чуть и опаршивевший шарм русского art nouveau[7] канул бы в лету. Спасло здание лишь то, что в конце концов его отдали под нужды представительства Китайской Республики в СССР. Китайцы, задержавшись в нём до конца 1950-х годов, вернули былой уход и заботу дворни. Описанные в этом рассказе события происходили в ту пору, когда китайцы уже лет как десять обживали особняк Дерожинской.
Под натиском восточного багрянца безропотно сползает одеяло вешней ночи. Начинают светлеть крыши, и вот уж проглядывает лысое темечко доходного дома Оловянишниковых[8], пухнувшего коммуналками на Хохловской площади[9]. Иван Трофимович проснулся ни свет ни заря. Повернул голову в сторону спящей жены и, полежав минуту другую, сел на кровать.
Комната тонула в тиши предрассветного сумрака. Что он с собой ни делал, во сколько ни ложился, хоть за полночь, а глаза сами собой открывались с восходом. Уже больше месяца, как Иван вернулся из далёких часовых поясов и, хотя стрелки своих карманных Patek Philippe[10] он и перевёл, но вот в голове ещё никак не перещёлкивало. Никак он не мог переключиться на новый ритм и распорядок жизни. Давали о себе знать последние пару лет, проведённые в далёкой загранкомандировке. Там, за кордоном, жизнь его неслась калейдоскопом событий каждодневной напряжённой работы. А тут дома, в Москве, всё как обнулилось. Всё, требующее неотлагательного его участия, ежеминутной деятельности осталось где-то там, за тысячи километров, а тут лишь скреби себе пером, вспоминай и строчи отчёты. Дни, наполненные ещё месяц назад вплоть до секунд, тут разом опустели. Иван здоровый сорокалетний детина, в котором кипела кровь и сердце пламенело пролетарским энтузиазмом, зудел жаждой деятельности. Он готов был пахать на любой ниве, лишь бы с плеч долой эту заевшую обыденность.
Иван встал. Засунул ноги в тапки. Накинул на плечи халат и, аккуратно ступая, чтобы не скрипели половицы и не разбудить жену, стал пробираться на кухню. Паркет безмолвно пружинил. Поравнявшись с кроваткой, в которой сопела их с Ниной малютка, остановился. Нина приподняла голову и через щёлки век глянула на крадущегося мужа. Иван, продолжая красться, миновал прихожую. Из соседней комнаты было слышно похрапывание соседа. Разбуди неловким движением этого майора дзержинца, так тот даже спросонья своим басом смог бы перебудить всю их коммуналку.
Таковы были реалии тех лет. Несмотря на то, что Иван Трофимович Луганец, без году неделя, но всё же Полпред СССР, и занимал ответственный пост, а ему выделили в этой квартире новостройки «Дома у Покровских ворот»[11] всего лишь две комнаты из трёх. В одной комнате жили они с женой, в другой тёща.
Добравшись до кухни, Иван тихонько закрыл за собой дверь и, распахнув, насколько позволяли петли, форточку, начал неторопливо раскочегаривать трубку. Планы на день были не определены. К пяти вечера их с Ниной ждали в усадьбе в Кропоткинском переулке, в китайском посольстве, где устраивал приём председатель китайского парламента, по случаю своего визита в страну Советов. Но до этого ещё была уйма времени, которую Иван хотел бы провести с пользой. Подшивку газет, собранную тёщей за время его отсутствия на родине, он уже давно перечитал. Сидеть и слушать радио или катать коляску с женой под ручку тоже не тянуло. Уставившись в окно балкона, за которым бледнела синева утра, он попыхивал табачком, привезённым из Поднебесной, и перебирал в уме всё, чем бы можно заполнить пустые часы, до «выхода в свет».
Выдохнув последние клубы дыма, Иван встал и покрался обратно в комнаты. Уже не первую неделю он вынашивал мысль написать докладную записку в ЦК[12] о состоянии дел. Его беспокоило, не столько состояние дел, о чем, он не сомневался и так знают все кому надо, а то, что уже скоро май, а с момента как вернулся, он как в изоляции. Ни то, что в Кремле, а даже в Наркомате[13] никто им не интересуется. Остались лишь одни контакты с китайской стороной. Иван Трофимович чувствовал, что, что-то происходит. Но как реагировать, что предпринять… Стоило как-то напомнить о себе с «плюсом», продемонстрировать свою нужность. Вот с этой целью и задумывал он написать руководству страны, завязывая бумагу с визитом высокопоставленного китайца. Обдумывая всё это, как и что, он наконец решился засесть за письменную работу.
«Хорошо бы успеть, перед тем как идти на приём, устроенный Сунь Фо[14], набросать на бумаге план будущего документа» — с такими мыслями так же тихонько, как и пришёл, Иван крался назад с кухни. «Хорошо бы с Сунь переговорить пару тем, отметить личный контакт, тоже зачтётся…» — роилось в голове, как вдруг тишину алеющего над крышами восхода пуганул командирский окрик – «Становись». Иван застыл на середине коридора. Через несколько секунд опять ор: «Смирно…» А потом «Право/Левое плечо вперёд-МАРШ!», — это по соседству с домом, на плацу Покровских казарм, началась отработка к предстоящему параду в честь праздника мира и труда[15]. Иван замялся, в голове мысли о докладной, сменились более прозаичными: «Зайти что ль сперва в комнату, где спала жена с ребенком, и натянуть брюки и френч или прям так…». Постояв секунду, он пошёл прямиком в кабинет. Хотя эту комнату кабинетом назвать можно было с натяжкой: суконный конторский стол с парой ящиков, три стула да полупустой двустворчатый книжный шкаф, к которому притиснулся кожаный диван со спящей на нем тёщей. Вот и всё, что составляло интерьер кабинета полномочного представителя СССР в Китайской республике Ивана Трофимовича Луганца-Орельского. Подойдя к столу, Иван, стараясь не шуметь, вытащил из ящика несколько листов бумаги, чернильницу и закачал в пальцах железным пером. Рой мыслей в голове под мерное биенье этого метронома начал постепенно упорядочиваться, готовясь раскладываться по строчкам.
Сделаем небольшое отступление от повествования. Опишу политическую конъюнктуру на берегах Хуанхэ[16] в 1930-х. Не стоит путать тогдашнюю Китайскую Республику с нынешней – Народной. В те времена, о которых идёт речь, на китайских просторах вовсю цвела благословенная буржуазия, а социализм надрывно строили как раз у нас, от Хмельницка до Владивостока. И хоть и ласкает сейчас наш слух милое слово «буржуа», но и завидовать тем китайцам тогда было нечему.
Во-вторых, безнадежность ситуации заключалась ещё в том, что в те времена в Поднебесной почти отсутствовала промышленность, способная не только хоть что-то противопоставить высокотехнологичным врагам, но и мало-мальски обеспечить не полуголодный уклад своей стране. Чан Кайши[18] приходилось крутиться на мировой арене меж состоятельных государств, урывая себе хоть у кого, хоть что, лишь бы хоть как-то удержаться на плаву.
Советский Союз, насколько позволял ему его технический и военный потенциал и чтоб не очень раздражать троицу великих держав, помогал тогда своему ещё младшему брату. Вот ещё один штрих момента – выдержка из одного документа тех лет, того же самого Полпреда Луганца-Орельского: «…пассивность Америки, Франции и Англии, в данный момент благоприятствующая японцам, может в дальнейшем, при определённых уступках им со стороны Японии, вылиться в нажим на Китай. Последнее возможно особенно при условии, если эти страны почувствуют, что победа Китая вызовет усиление китайского государства и создаст угрозу политическим и экономическим интересам этих стран….».
Эти и другие вопросы помельче обдумывал Иван Трофимович склонившись над бумагой в Политбюро[19], в которой формулировал свои соображения на темы, как и чем и насколько помогать китайцам, но чтобы при этом удержаться от потворства их аппетитам. Ведь в подобных делах заведено по поговорке: пригреешь соседа, а потом ещё претензии выслушивай, чего женой не делишься.
Иван, так погрузился в работу, что не заметил, как пролетел день. С кухни долетели позывные радио тарелки, провозгласившие три пополудни, когда Нина, подошла к мужу. На столе разбросанные испещрённые чернилами листы. На одном из них стоит недопитый стакан чая. Некоторые абзацы текста перечёркнуты, некоторые выделены красным периметром карандаша.
— Во сколько машина придёт? – спросила Нина.
Иван молчал, погружённый в свои мысли, не обратил внимания на вопрос. Тк провисела минута, нарушаемая только тиканьем вертящегося меж костяшек пальцев карандаша. Вдруг грифель устремился к листу и, черканув около двух строчек: «Оказать помощь в постройке авиасборочного завода в Урумчи» и «Усилить помощь в обучении лётных и артиллерийских кадров», — всего лишь поменялись меж ними две циферки 2 и 3.
Иван обернулся к жене, — Да, я не вызвал, доберёмся сами. Хочу пройтись, проветриться.
Они вышли из дома, и пошли по бульвару в сторону метро. Излёт апреля в тот год не баловал столицу теплом. Нина была в драповом пальто с фигурно-отрезными бочками, с меховым воротником и манжетами, из-под пол выглядывало платье густого индиго, непринуждённо касаясь туфель. Иван в двубортном пальто с отложным воротником. Из-под широких лацкан выглядывает застёгнутый под подбородок френч. Широкий лоб скрывает кепка, а из боковых кармановторчат руки, локоть одной из которых ухватила Нина.
— Жалко, что ты машину не вызвал… я на этих каблуках не дойду, — вздохнула Нина, когда они подошли к павильону метро.
— Да, ладно потерпи, на обратном что-нибудь придумаю, — он взял ладонь жены, держащуюся за его локоть, и открыл перед ней дверь вестибюля.
Метро, «сверкнув перилами дубовыми», как поется в известной песне, домчало их быстро …
Они вышли из подземки, прошли пару улок пока впереди, за витиеватыми узорами ограды палисадника, не показался особняк Дерожинской. Вокруг торчат ещё лысые кустарники с только-только начинающими вылупляться листочкам, выше зеленеют шевелюры застывших по стойке смирно елей. Чета Луганец-Орельских подходит к парапету подъезда, где их встречает улыбающийся швейцар-китайчик, оттягивающий перед ними дубовую дверь. Навстречу им в холл спустился Сунь Фо, выказывая тем самым своё расположение. Иван горячим рукопожатием приветствует коллегу, а про себя гадает, чьи же машинки с буковками «ДК»[20] на номерах припаркованы за углом дома… Кого он увидит в залах?
Коридор морёного дуба, музыка в гостиной. В просторном зале под сводчатым потолком, подсвеченным гроздями люстр, в креслах сидят несколько господ и дам, как сейчас сказали бы, представители дипкорпусов недружественных стран. Сунь Фо, знакомя их с Луганцем, рассказывает с кем учился в том или другом вузе в Штатах, а с кем играл в теннис в Европе. Собравшееся общество веяло Ивану воспоминаниями о похожих посиделках в Шанхае и Гонконге. Вот только под конец списка гостей Ивана полоснуло холодным ветерком. К нему подошёл мужчина, стоящий доселе одиноко у окна. Протянув руку, расплываясь в улыбке:
— Иван Трофимович, Вы меня не помните?
— Как же, как же, вы тот корреспондент, которого привела миссис Кадури[21]. Вы, если мне не изменяет память, делали тогда репортаж об антивоенных студенческих выступлениях …
— Да, совершенно верно.
Действительно, это был тот самый репортер одной из центральных советских газет, который тогда в Гонконге, появился откуда ни возьмись, в баре отеля, где Иван с Лоуренсом Кадури потягивали виски за полуформальной беседой. Иван даже помнил его фамилию. Там, в Китае, ему порой по долгу службы попадались на глаза его отчёты, которые он слал в разные инстанции в Москву.
Вечер пошёл своим чередом. Непринуждённая болтовня, касаемая актуальной политики, по ходу которой общество из гостиной перешло в столовую, а после вернулось в зал, превратившийся к тому моменту в сцену, на которой танцевали девушки, паруся длинными рукавами над головами. Но стоило только под стихающую музыку танцовщицам начать покидать комнату, как председатель китайского парламента обратился к нашему Полпреду,
— Назрела необходимость для Китая и Советского Союза ещё на шаг дальше укрепить дружбу.
Иван отозвался: Советский Союз и так оказывает активную экономическую помощь, и Вы знаете, что мы готовы заключить более широкий торговый договор…
Ещё до отлёта в Москву Луганец ознакомился с посланиями Чжан Кайши Сталину. Ничего нового из них он не узнал, но и вопрос, мучивший его, действительно ли правитель Поднебесной надеется втянуть СССР в войну с Японией или действует по принципу «проси гору, чтоб получить горсть», так и не находил ответа.
— Господин Луганец, — продолжал Сунь Фо выполнять наказ своего господина, — а Вы не считаете, что последователи Ленина и Сунь Ятсена[22] должны сейчас совместно создать силу для реконструкции мирового порядка, тут вопрос больше, чем экономический, скорее, договор о дружбе.
— Вы можете уверить господина президента, что ему не стоит сомневаться, — Луганец, обвёл взглядом присутствующих и вновь остановился на визави, — советский народ готов сделать всё, что нужно, чтобы помочь своим друзьям.
Постепенно к разговору стали подключаться и другие присутствующие. Обсуждение имело шансы перерасти уже в общий характер дел на дальневосточных фронтах, как один из западных дипломатов, повысив голо, бросил явно обращаясь к Луганцу:
— Уверен, Чжан Кайши оценил прежде всего, если бы Вы перестали оказывать помощь армиям коммунистов и передавали бы ему больше оружия и самолётов.
Но пауза не успела акцентировать тишину, неожиданно встрял, доселе молчавший упомянутый ранее советский корреспондент и ответил:
— А может лучше, Вы, сперва перестанете потворствовать Гитлеру, — при этом он сделал шаг вперёд, как бы всей свой позой бросая вызов.
Тут-то и воцарилось неловкость. Вступился Луганец, как нормальный дипломат, не желающий доводить ничего до скандалов:
— Вы же знаете Советский Союз всегда готов идти на мирные соглашения, — меж тем, говоря это, он краем глаза заметил, как наш газетчик, отступая, пронзает его злобным взглядом.
В этот момент хозяин дома сделал знак слуге, в комнату вошло несколько человек, и появились столики, на которых душисто разлился чай в окружении разноцветных китайских сладостей.
Время мелькнуло быстрее танца красоток. Часы пробили за полночь, и гости начали расходиться. Вежливый китайский царедворец, который не упустил отметить Нинин наряд, предложил Луганцам посольскую машину, отвезти их с Кропоткинской на Покровку. Иван, вспомнив стенания супруги, искренне благодаря, согласился.
На следующий день Иван с утра опять засел за своё письмо в Политбюро. Сидел пока в радио не прозвучали знакомые позывные. Только тогда он поставил точку в очередном предложении: «…решительности продолжать сопротивление и желания добиться положительных результатов у Китайского правительства, и особенно у Чан Кайши, в данный момент гораздо больше, чем год назад или же в начале войны». Встал, прошелся по комнате, потягиваясь размял кости. Сменил халат на костюм и вышел на улицу. До Наркомата от дома было минут двадцать неспешного шага. Иван не торопился, шёл гуляя. Переступал с ноги на ногу, думал в меньшей степени о писанине отчёта вчерашнего посещения Китайского посольства и в большей о своём тексте. Кузнецкий мост, он сделал пару шагов, вот и на месте. Вдруг краем глаза подмечает как из подъезда дома напротив, где находится 4-й отдел[23], выскакивает мужчина, и не просто мужчина, а тот самый журналист, которого вчера он встретил на вечеринке.
Ивану тут же вспомнился отчёт этого товарища об интервью с китайскими студентами о мирной демонстрации и в особенности та его часть, в которой он описал ту случайную встречу с ним, Иваном: «…с максимально классовой бдительностью надо присмотреться к нашему Полпреду, который проводит время с классово-чуждыми элементами. Ведёт беседы с лицами враждебно настроенными по отношению к Советскому государству. Такими действиями он фактически несет ответственность за дискредитацию Советской власти, устанавливает контрреволюционные связи…». Тогда, по счастливой случайности бумага оказалась у него, и Ванька просто её сжёг в корзине своего кабинета. А вот что написано в той бумажке, что сейчас лежит пока ещё в канцелярии 4-го отдела и куда её пришьют, приспособят…, было неизвестно. Но как минимум в ней содержались слова: « … подкупили поездкой в авто».
Иван Трофимович вздохнул, потянул ручку подъезда Наркоминдел[24], — и вошёл.
[1] Цикл рассказов, сделанных по мотивам материалов, не вошедших в основной роман о советском Полпреде и разведчике Луганце.
[2] Модерн (moderne ) – явление художественной жизни рубежа XIX—XX веков.
[3] Шехтель Фёдор Осипович — русский, советский архитектор и художник, один из наиболее ярких представителей стиля модерн.
[4] По названию слободы, где жили пастухи разных стад, переулок сперва называли «Стадный». Потом облагозвучили, переименовав его в «Штатный».
[5] Они же коммунисты
[6] По имени родившегося здесь теоретика революционного анархизма П. А. Кропоткина.
[7] Только по-французски – «новое искусство», оно же модерн.
[8] Русские купцы, жившие в районе Покровских ворот в Москве и имевшие там же несколько доходных домов.
[9] Одна из площадей Бульварного кольца Москвы
[10] Швейцарская фирма, начиная с середины 19 века производящая элитные часы.
[11] Жилой дом у Покровских ворот 1936 г постройки по проекту архитектора Л. З. Чериковера.
[12] Центральный Комитет — высший партийный орган, управлявший страной.
[13] Народный комиссариат (наркомат) — в Советском государстве до 1946 года то же что сейчас Министерства.
[14] Государственный деятель Китая, занимавший разные высшие должности. На тот момент возглавлял парламент. Одна из целей того его визита в СССР склонить Сталина на более откровенное втягивание в Японо-Китайскую войну.
[15] До конца 1960-х годов в СССР во время празднования 1 мая на Красной площади проводили военные парады, потом перестали, остались только демонстрации.
[16] Одна из главных рек Китая.
[17] Традиционный японский меч.
[18] Президент, в те годы руководитель Китая.
[19] В период СССР, как и ЦК (запятая), высший орган управления страной.
[20] Дипломатические регистрационные знаки на авто в довоенный период.
[21] Кадури – одна из самых богатых и влиятельных семей Азии 19-20 вв.
[22] Революционер, основатель и первый Президент Китайской Республики.
[23] Структурное подразделение НКВД, занимающееся антишпионской деятельностью
[24] Народный комиссариат иностранных дел
Ваш комментарий будет первым