(Из серии «Зарисовки по ходу»[1])
Морозным утром поезд вкатил в новый 1929 год. Харьков застыл. Вокзал, перрон. Из вагона спрыгнул Иван Луганец, под сапогами захрустел снег, лицо замордовали снежинки. Зима была злобной — шинель не спасала.
В столицу родной Украины[2] Иван прибыл с кордона Южного Буга[3], где в Проскурове[4] располагалась его воинская часть. Иван поднял воротник и быстрым шагом, обгоняя других приезжих, пошёл по платформе. Выйдя на площадь, простреливаемую жалящей вьюгой, он огляделся. Не мудрено, что не было ни одного извозчика, — если собак в такую погоду не выгоняют, то кто погонит лошадь! Даже, судя по занесённым снегом рельсам, трамвая дождаться было мало шансов.
Всё это не смутило Ивана. Город он знал хорошо: куда и как идти имел прекрасное представление. Ведь он тут и бывал-живал, и служил-не тужил, и одно время даже работал на Харьковском паровозном заводе[5], так что его даже не ввели в заблуждения появившиеся недавно на площади новые здания Главпочтамта и дома железнодорожников. Потоптавшись пару секунд, ёжась от пробирающего до исподнего холода и прикидывая маршрут, он широким шагом нырнул в белую мглу и уверенно двинулся в сторону Сумской[6]. Ему хотелось поскорее дойти до комендатуры и получить положенный угол, где можно было бы отогреться горячим чаем.
Луганец приехал в Харьков на перевал. Переведённый в резерв после двух лет службы на границе, теперь ему предстояло ждать, как распорядится его судьбой дальше ГПУ Республики[7]. Настроение у него было бодрое и, несмотря на встретивший его в Харькове разгул ненастья, будущее виделось в радужной перспективе. Карман грел Patek Philippe[8], которыми недавно наградило командование за успешную операцию, в петличке красовалось новое звание, да и предчувствие не оставалось немым, нашёптывая: «Лучшее впереди».
Иван шагал, не обращая внимания на заволакивавшую город пургу, подытоживая в уме свой третий десяток, и с каждым шагом в нём всё больше крепла уверенность, что судьба его идёт верной дорогой – на взлёт.
Живя в Харькове в ожидании приказа, куда пошлёт Родина, Луганец был по большей части дней предоставлен себе и проводил время согласно своим интересам. Выбор же, особенно зимой, и к тому же при отсутствии современного ассортимента телекоммуникационных развлечений, оставался довольно скудный. Выбирать приходилось между книгами и синематографом. Конечно, были, и кабаки с ресторациями, но надо понимать молодого советского офицера, выпестованного на идеалах революции и классовой борьбы. Пьянство и гульба в кругу чуждых элементов была ему недопустима. Выбирая же из двух, Иван, не колеблясь, остановился на «искусстве для нас важнейшем»[9]. Благо недалеко от выделенного ему угла, вернее, казарменной койки, был один из старейших кинотеатров города, называвшийся в те времена коммунистического энтузиазма – «Карл Маркс»[10]. Туда-то и повадился ходить Луганец, заполняя вакуум ожидания.
Безоблачный полдень звучал на лютне студня[11] хрустальным звоном, слепя холодным солнцем и отблёскивая ледяными кристаллами на сугробах. По забелённым снегом улицам то там то сям мелькают укутанное по уши тёмные пятнышки прохожих – мелькнёт и скроется в каком-нибудь тёплом подъезде. А за стенами кинозала, натопленного дыханьем зрителей, темно и уютно. Откинув пОльта на спинки кресел, все заворожённо вкушают под импровизацию тапёра эстетику немого кино. На экране одесские подпольщики-большевики[12], прикинувшись «белогвардейской косточкой»[13] в антураже декадентского варьете бьются не на жизнь, а на смерть с антантовской[14] контрой.
Луганец снисходительно поглядывает на экран. Он как никто другой чувствует фальшь картинки. Ведь он сам, будучи 18-летним пацаном был в те годы в гуще именно этого разгула революционной стихии, захлестнувшей и Одессу тоже. Он помнил и тот кафешантан, где разворачивались события фильма и его публику, и даже знавал некоторых подпольщиков, которые в то время там ошивались. Так что особого увлечения лента в нём не вызывала. Зато внимание привлекала девушка, сидящая за пару рядов перед ним. От неё веяло неуловимой флюидой рока, как будто эта и была та самая мадемуазель Брио[15], — дива кабаре, блиставшая на экране и беззаветно помогающая отчаянным революционерам.
Молоденькая шатеночка, вызвавшая интерес Луганца, выделялась не только в общей массе зрителей, но и среди своих товарок, с которыми нет-нет, да и перекинется смешочком. Стрижка а-ля бубикопф[16], юбка чуть задранная на закинутой ножке на ножку, в сапожках на высоких каблучках. Луганец разглядывал красоту, не обращая внимания на брызги шампанского и заголяющихся дам на экране. Было в девушке что-то большее, чем моднявый блузон, пухленькие губки и фигурка, была какая-то искринка. Особенно остро это чувствовалось, когда Луганец ловил её взгляд. Она пару раз оглянулась и встретилась с Иваном глазами. В эти мгновения он как будто читал вызов в её лукавом взоре – «хочешь и молчишь…». Может, именно поэтому, когда после окончания фильма, публика высыпала на мороз и стала расходиться, Иван пошёл вслед за девичьей компашкой.
Барышни пошли по мосту через Лопань[17]. Тут-то Иван их нагнал и зашагал рядом:
— Здравствуйте,
Нина, небрежно оглянулась:
— Здравствуйте.
Её приятельницы, удивившись не весть откуда появившемуся высокому незнакомцу, предпочли не поощрять разговор и промолчали.
— Я Вас сейчас в кино видел, — продолжил Иван, хрустя сапогами по занесённой снегом брусчатке, — Вы меня не видели…?
— Почему, видела…
— Разрешите представиться, меня Иваном зовут, а Вас как.
— Нина.
Подруги продолжали бойкотировать навязчивого нахала. А он в свою очередь, как ни в чём не бывало продолжал наступление.
— Вы куда идёте?
— На курс.
— Можно Вас проводить?
— А кого Вы хотите проводить? — с тем же блеском в глазах, который уже видел Иван, подколола Нина. Иван не растерялся.
— Конечно, Вас…, но если прикажете, то могу и ваших подружек… по очереди…
— Не надо, — вырвалось у одной из них. Она мужчину в кино не заметила, а посему настороженно сейчас решала, что от него ожидать. Она даже раз дёрнула Нину за рукав, мол – «ты чего это… ему потворствуешь…».
За спиной осталась университетская горка[18], под ногами ширилась Сумская, а впереди где-то рисовалась перспектива парка, зоопарка.
— А как у Вас завтра? Хотите, сходим куда, приглашаю, — не сбавлял напор Иван.
— Завтра у нас семинар, помнишь, — вклинилась одна из подружек. Но Нина, не обратила внимания на её реплику:
— В три у здания театра оперетты, мы собираемся на каток в «Тиволи»[19]. Приходите…, знаете, где это?
— Да…, найду.
Портал старинного театра[20], под козырёк которого начинают стекаться служители муз. Кто на репетицию, кто по хозяйству. Холодное солнце, плотно упакованное небесной хмарью, медленно, но верно заваливается к горизонту. Иван в бекеше и валенках прохаживается туды-сюды вдоль здания, оборачиваясь каждый раз на чей-то смех иль оживлённый разговор. Но всё не то, это все слуги Талии[21] спешат на работу. Вдруг вдалеке появилась троица, в одном из силуэтов он угадал Нину.
— Здравствуйте, знакомьтесь, это моя сестра Оля, а это её друг Марк.
Девушки с коньками через плечо приветливо улыбались. Молодой человек лет восемнадцати протянул руку. Иван вытащил из варежки свою.
— А где Ваши коньки? – спросила Ольга, обращаясь к Ивану.
— У меня нет.
— А как же кататься?
— Но и у Марка нет, – Иван подмигнул парню, — подскажешь как?
— Я сегодня не катаюсь, — Марк подозрительно посмотрел на Ивана, — может, потом приду…, у нас сегодня роли распределяют, мне тоже обещали.
— А ты где работаешь? — спросил Иван
— Тут, — Марк гордо мотнул головой на здание театра.
— Ну, что идём, — Нина повернулась в сторону парка.
— Пока, — Оля замахала рукой Марку.
Луганец молча отдал честь и получил в ответ обратку.
По льду вжикают лезвия коньков, взбадривая припорошённый снежок. Парочки, взявшиеся за руки, и одиночные покатушки наматывают круги на стылой арене. Подсвечивают песочным светом заиндевелые фонари, затесавшиеся между стволов дерев и лап ёлок. Луганец на лавочке смолит цыгарку, любуясь скользящей перед ним Ниной. В её руках еловая ветвь, которую он сорвал тут же в саду и преподнёс ей, засунув ей за пазуху. За что спустя получил метнувшийся снежок из рук девицы. Но вот, она, запыхавшись приземлилась рядом.
— Устала?
— Немного.
— А вы не надумали кататься?
— Коньков же нет.
— А вон, из нашего техникума парень, хотите я у него одолжу? Как раз ваш размер…
— Нет, нет…, а ты тут всех знаешь? Ты родилась в Харькове?
— Нет. Мы из Проскурова сюда приехали десять лет назад. Там папа инженером на железке работал. Там же и мы с Олей родились. Мы очень хорошо там жили. У нас дом свой был. А потом революция, погромы, отца убили… Мама нас с сестрой сюда и привезла.
— Родня тут?
— Была, уехала. Оля совсем маленькой была. Чем мы с мамой тогда только не перебивались. То уроки она давала, то навострилась пирожки печь, я их разносила.
— Ну, а как ты по художеству пошла?
— Я в школу на Чернышевского[22] ходила. Там один старый учитель, он ещё до революции в гимназии работал, увидел мои рисунки и сказал, что мне нельзя это бросать. Иногда уроки мне давал. Ну, а как школу закончила, пошла на промышленный дизайн в техникум.
— Работаешь?
— Да, внештатно, в «Авангарде»[23].
В этот момент, пыля снегом из-под коньков, возле них затормозила Ольга:
— Она вас так ещё и не попросила?
— О чём? – Иван бросил вопросительный взгляд на девушку.
— Всегда ты торопишься, — Нина с укором посмотрела на сестру.
День, два, а там и три слиплись, как не было январских короткосветов. Вот опять сутулится вечер под навалившейся стужей. Заваленный сугробами по самые террасы, горит окнами затесавшийся в Среднерусской возвышенности итальянский палаццо. Снаружи тоскливо подвывает, облизывая кружевные стёкла холодный ветер, а внутри жжёт глаголом пролетарский денди – поэтический рупор страны Советов.
Где вороны
вились,
над падалью каркав,
в полотна
железных дорог
забинтованный,
столицей
гудит
украинский Харьков,
живой,
трудовой
и железобетонный.
Выступление длится уже более часа, время от времени прерываясь овациями. Вот, закончив очередную декламацию, Маяковский подошёл к краю сцены и в тот момент, когда он нагнулся, чтобы взять лежащие на просцениуме записки, кто-то гаркнул:
— Говорят, Вы в биллиард катаете не дурно, слабо доказать?
Поэт выпрямился, машинально тасуя в руке взятые листочки, краснея так, что это заметили и в дальних рядах. Но, не удерживая паузы, среагировал мгновенно:
— Емеля кий спутал со шпагой, все шары распугал бедолага, — помолчав пару секунд, добавил: Если Вы товарищ не пустомеля, стол бильярдный рассудит солдата и менестреля…
Зал взорвался аплодисментами, сквозь которые пробивались выкрики: «Давай Николка, покажи наших…».
Иван, вышедший в фойе под конвоем двух девиц, цеплявших его под локотки, предвкушал продолжение вечера. Ещё только войдя в здание ДК он заметил, стоящий в углу бильярдный стол. И сейчас направлялся прямиком к нему, спешно ведя девушек, чтобы занять места в первых рядах, намечавшейся дуэли. Но вдруг, его путь преградил какой-то солдатик в шинели с поднятым воротником до ушей и надвинутой на глаза фуражке.
— Вас срочно вызывают в штаб, — буркнул тот, протягивая сложенную бумажку.
Иван развернул, : «Немедленно явиться по особо важному. Замнач КО ГПУ УССР Гарин».
— Идёмте, — обратился Луганец к солдату
— У меня ещё одно срочное поручение, — прокряхтел тот и отдал честь.
Иван, недолго думая, попрощался с сёстрами и спешным шагом пошёл в гардероб за своим тулупчиком. Но не успела за ним захлопнуться дубовая дверь парадной как солдатик схватил девушек за талию и закружил:
— А вот и я, — фуражка полетела на пол, и Ольга, не сдерживая удивления воскликнула:
— Марк, ты?
— Не ожидали! Здорово получилось! — задорно засмеялся юноша.
— Зачем? – укорила Нина.
— Чтоб в следующий раз знал, как у меня уводить… тебе вон, билет взял, — и он кивнул Ольге, — а меня за борт?
— Он на тебя рассердится, ещё нахлобучит за такие шутки…, предупредила Нина.
— Ну…, ты же придумаешь, как умаслить, — Марк подмигнул Нине, — а потом мне роль дали, я Вам с ним контрамарку на свой спектакль достану.
Прошло несколько месяцев. Весна уже на полную катушку включила нагреватель, сплавив растопленный снег и подорвав надутые почки, из которых местами проклюнулись листочки, цветочки. Иван с Ниной не скучали. Кино, театры, прогулки, раза три Нина затаскивала Луганца на выставки и даже познакомила со своим кумиром – Ермиловым[26]. Но ни номера под куполом цирка, ни зверье в зоопарке, ни трели и монологи на сценах и прочие художества не влекли так Ивана, как самое массовое из искусств. На предлагаемый Ниной ассортимент, предваряемый вопросом: «А может сходим в…?» Иван частенько отвечал: «А может в кино…».
До лета осталось каких-то пару шагов. Но тут, как всегда на самом интересном, вольготная жизнь Луганца пришла к концу. Ему объявили направление в Москву на учёбу в академию РККА[27]. Зато, когда он узнал, что требуется характеристика с последнего места службы, его озарила идея. Иван решил совместить приятное с полезным… Самому съездить за характеристикой в Управление своего корпуса в Проскурово.
Аллея Коммунального парка[28], он и она рядом, в свежей зелени щебечут пташки, распушив хвосты брачного сезона.
— Меня на учёбу в столицу переводят.
— А мы где? – с издёвкой отозвалась Нина.
— В Москву.
— Да, поняла я и что?
— Мне надо до этого в Проскуров съездить, поехали вместе?
— Ох…, не знаю, мама будет против…
— А ты скажи ей, что узнаешь, что сталось с вашим домом, — вынул Иван заготовленный аргумент, — ты же говоришь, в спешке убегали в 19-ом, почти всё бросили…
Нина задумалась, — Ммм…, хорошая мысль.
— Потом…, могила отца…, узнаешь как она, — докинул козырь Иван.
— Ладно, поговорю, постараюсь…
— А ты сможешь завтра прийти к семи к нам на Карповку[29]?
— Думаю, да, а что?
— Марк уезжает, мы с Олей его провожать пойдём.
— Хорошо.
— Тогда в саду на нашем месте.
На следующий день, поджидая Нину, Иван, одергивая гимнастёрку, топтался у криницы[30]. Шаровары в сапоги, сбруя портупеи через плечо, фуражка со звездой во лбу. Даже не смотря на то, что не нацеплена кобура, он выглядел мечтой любой девчонки Советского Союза.
Ожидание не успело истомить Ивана. Ещё издали услышав знакомые голоса приближающейся компашки, он пошёл на встречу. По дороге на вокзал все дружно подбадривали Марка.— Ты, главное, не тушуйся. Москва такой же город, народу просто больше. Завоюешь!
— А у тебя деньги-то есть? – поинтересовался Луганец.
— Немного…
Иван полез в карман и, вытащив оттуда червонные бумажки, протянул, — На, держи, первое время как-нибудь продержишься.
Путь был недолог. И вот, перрон-вагон, пыхтенье паровоза, и всё что положено по прощальному протоколу.
— Я тебе напишу, хорошо? – Ольга взяла руку Марка в свою.
— Да, куда…? Я ещё толком не знаю, где остановлюсь…
— А я на Главпочтамт, до востребования…
— Ну, давай…, попробуй, — немного помявшись, добавил, — только у меня фамилия теперь другая.
— Как это? Какая…?
— Бернес[31].
А через неделю Ольга там же, под такое же фырчанье паровоза, с такими же подмоченными глазами, сажала на поезд уже Ивана с Ниной. Мама не пошла. Несмотря на все уговоры и доводы, которыми её осадила дочь, она так и не одобрила этого путешествия с неизвестным мужчиной. Характер же Нины не уступал материнскому, так что ни увещевания, ни соображения родительницы не смогли удержать её от принятого решения.
Подолье[32] встретило парочку, стеля им холмистые раздолья, рассечённые долинами рек, пеньем соек, теряющимися в шуме листвы и голубой наготой неба. Уездный центр пограничного значенья порадовал молодых чем мог. Обшарпанные каменные малоэтажки сбегающиеся ещё с имперских времён к вокзалу. Околотки запылённых земляных улиц, убранные дощатыми заборами. Кряканье, хрюканье и прочий гомон доносящийся с разных дворов и светёлка в хатке одной хозяйки, у которой Иван жил, когда служил тут в кавалерийском корпусе. Одним словом, вся прелесть пышущей летом провинции была к их услугам.
Не мудрено, что они растянули время пребывания в этой пасторали[33] дольше, чем требовалось для армейского документооборота и решения прочих вопросов. В первое же утро Иван привёл двух лошадей. Недаром же он прослужил тут при конном войске два года. Нина до этого никогда верхом не ездила. Он с удовольствием давал ей первые уроки, а она с не меньшим азартом их принимала, схватывая на лету.
Ветер в волосах, он и она перекликаются на скаку, то пришпоривая, взлетают на пригорки, то выжимая удила, скатываются вниз. То уворачиваются от хлёстких веток, то наоборот хлещут осокой по запястья скакунов. Они чуть ли не каждый день пропадают в далях и упившись вольностью, в хмельном блаженстве возвращаются под занавес дня.
Лужайка в чаще. С краю дикий орешник. За кустарник наспех зацеплены поводья. Лошадям уже надоело щипать траву, и они поводят головами время от времени пофыркивая. Утомлённый день нежится в накатывающей тишине летнего сумрака. Иван с Ниной, раскинулись на зелёной простыне. То тут, то там их щекотят травинки бесстыдно пробираясь под измятые одежды. Солнце закатывается за макушки деревьев.
— Ну, что пора?
. Да, и так вернёмся затемно.
— А ты дорогу помнишь?
— Найдём.
В Москву они поехали уже вместе. Перед тем как сесть в поезд, Нина заскочила в местную почтово-телеграфную контору, отправив маме написанное накануне письмо. Конверт получился увесистым, ведь в него были вложены ещё с десяток фотографий, которые Нина нашла на чердаке их бывшего дома, в котором теперь жили совсем не понятный ей люди.
[1] Цикл рассказов, сделанных по мотивам материалов, не вошедших в основной роман о советском полпреде и разведчике Иване Трофимовиче Луганце-Орельском.
[2] Харьков с 1919 г. по 1934 г. был столицей Украинской ССР.
[3] Река на юго-западе Украины.
[4] Проскуров — город на западе Украины, переименованный в 1954 г. в Хмельницкий. В 1920-е, 30-е годы в окрестностях проходила западная граница СССР.
[5] В наши дни носит название — Харьковский завод транспортного машиностроения имени В. А. Малышева
[6] Сумская улица – главная улица города Харькова. В описываемое в рассказе время носила название в честь немецкого марксиста Карла Либкнехта.
[7] Главное Политическое Управление (ГПУ) Украинской Советской Социалистической Республики СССР — республиканский орган государственной безопасности, существовавший до 1934 г. Позднее вошедшее в Народный комиссариат внутренних дел (НКВД).
[8] Швейцарская фирма, производящая с середины 19 века элитные часы.
[9] Крылатая фраза В. И. Ленина — «Из всех искусств для нас важнейшим является кино».
[10] Историческое название этого кинотеатра “Боммер”, ведёт свою историю с 1906 г., существует по сей день.
[11] В некоторых славянских языках так называли январь.
[12] Большевики – наиболее революционно настроенное крыло Российской социал-демократической рабочей партии, продвигавшие идеологию марксизма-коммунизма.
[13] «Белая кость» — выражение обозначающее принадлежность к аристократии, знатности рода.
[14] Антанта – военно-политический блок времён Первой мировой войны. В данном случае имеются в виду французы, оккупировавшие Одессу в 1918-1919 годах.
[15] Главная героиня приключенческого фильм Льва Кулешова «Весёлая канарейка».
[16] Bubikopf(нем. — голова мальчика) – короткая дамская стрижка, ставшая модной во второй половине 1920-х.
[17] В Харькове сливаются три крупные реки: Лопань, Уды и Харьков.
[18] Место в центре Харькова, где появился один из первых университетов России.
[19] Исторический парк в Харькове, появившийся ещё в XIX века.
[20] Здание Харьковского театра музыкальной комедии (оперетты), известно в народе как театр-цирк Муссури, ведёт свою историю с начала XX века.
[21] Талия – в греческой мифологии муза комедии.
[22] До революции в здании школы на улице Чернышевского находилась женская гимназия.
[23] Журнал, выпускавшийся в Харькове на рубеже 1920-30-х годов, декларировавший тесную связь искусства с индустриализации.
[24] В те годы оперный театр находился в одном из старейших зданий центра Харькова (Рымарская улица). Сегодня там городская филармония.
[25] Дом культуры (ДК) милиции располагается, и по сей день в бывшем особняке семейства крупнейшего предпринимателя дореволюционного Харькова Алчевских. Здание построено одним из гуру Харьковского градостроительства тех лет — А.Н. Бекетовым.
[26] Ермилов Василий Дмитриевич — художник, новатор искусства, внёсший заметный вклад в харьковскую эстетику 20-30-х годов XX века.
[27] РККА — Рабоче-Крестьянская Красная Армия
[28] Главный парк Харькова, с 1938 г. носит имя Максима Горького.
[29] Старинная улица и не менее старый одноимённый сад в Харькове.
[30] То же, что родник или ключ. Карповский сад славится своими источниками.
[31] Есть разные версии, почему Марк взял сценический псевдоним Бернес, но факт – не прогадал.
[32] Подолье — историческое название, охватывающее несколько восточных областей Украины вплоть до Молдавии.
[33] Обобщающее слово, поэтизирующее простую сельскую жизнь.
Ваш комментарий будет первым