Отца у меня не было. Мы с мамой вдвоем жили. Она мне особо не рассказывала, как надо поступать, как не надо. Что хорошо, что плохо. Меня жизнь учила. Происходили со мной какие-то события, которые меняли мое отношение к окружающему. Формировали поведение. В детстве несколько таких эпизодов было. Наверное, их и больше было, некоторые до сих пор помню. Вот один из них.
В сентябре 1941 г. я должен был пойти в первый класс. Но вместо этого летом, когда началась война нас, увезли в какой-то детский лагерь. Не помню по каким причинам, но я заболел, почти что сразу как нас туда привезли. Больше недели лежал в изоляторе. Было очень плохо. Я не умел писать, поэтому ни как не мог сообщить маме, что болен. Не с первого раза, но мне удалось упросить вожатую, написать письмо. Я диктовал, а она записывала. Хорошо, что наш адрес был наклеен у меня на чемодане. Уже через две недели приехала мама. Директор лагеря, по всей видимости, не хотела меня ей отдавать. Они долго о чем-то разговаривали.
Видел, как мама пошла к ней в домик, сразу как осмотрела меня. Директор и еще некоторые вожатые жили в отдельном домике, не далеко, где я лежал.
Насколько сейчас помню, этот летний лагерь был совсем в лесу. Были бараки, в которых были большие комнаты и много коек. А были небольшие домики. В одном из них лежал я. У меня мама была врачом, она наверняка сумела убедить, что мне здесь нельзя оставаться. Потому что помню, как вечером мы шли по проселочной дороге на станцию. Мне было тяжело и плохо, но мы шли, шли, шли. Приехали в Москву и я несколько недель лежал дома. Мама ходила на дежурства в свою больницу. Помню, что когда выздоровел, уже осень начиналась.
Помню день, когда по всей нашей улице черный снег летал. Потом только понял, что это пепел был. Тогда в октябре, когда думали, что Москву сдадут, документы жгли, но я этого тогда не понимал. Помню, что все угрожающе как-то было. Школа не работала. Целыми днями дома был. Во дворе, во время авианалетов иногда помогал зажигалки тушить. Но я маленький был, меня не охотно брали. Если только кого-то не хватало. Иногда мама меня с собой в больницу брала. Мы там вместе с ней сутками жили. Надо сказать, что до войны я всегда плохо ел. Мне об этом все время говорили. Мама меня то это заставляла, есть, то другое. Я всегда нос воротил. А тут уже голод всех душит.
Наверное, это конец ноября был или декабрь. Не каждый день удавалось поесть. А у мамы на работе врачей кормили. И раз или два в неделю она меня с собой брала и я там ел. Иногда я ей там и другим врачам и сестрам помогал. То это просили принести, то другое отнести. Все так по мелочи. Вот как-то она меня взяла с собой. Когда пришло время пошли в столовую. Это была большая комната с одним длинным большим столом. Как сейчас помню. Сидим мы все за этим столом. На второе, в этот день котлеты были. Стоит моя порция, рядом мамина. Мы начали, есть, как вдруг ее вызывают к раненому, она уходит.
А я остаюсь и ем свое второе. Съел я свою котлету и такая она вкусная была. Так мне есть хотелось, что я взял и мамину котлету съел. Думал вот придет она, увидит, что я котлету съел и порадуется. А то я никогда добавки не ел, а тут сам. Когда я ел ее котлету, все на меня как-то странно поглядывали. Вот приходит мама. Смотрит на свою тарелку и спрашивает: «А где моя котлета?». Во время этих обедов, все сидели, разговаривали.
Постоянно был шум как на вокзале. А тут гробовая тишина вдруг. И на меня все смотрят. Я еще не осознал, что происходит и гордо ответил: «Я ее съел». Мама на меня посмотрела таким грустным взглядом, такая тоска в нем и такая же интонация. Спросила. У меня до сих пор сердце холодит, когда вспоминаю. «А я что сегодня есть буду?». И тишина гробовая, и все на меня смотрят. Только тут я понял, что сделал. С тех пор я никогда чужого не беру. Всегда сначала маме предлагал, а потом сам. У нас всю войну в комнате, в буфете, в соседнем отделении, где карточки лежали, хлеб хранился. Я никогда к нему не прикасался, не спросив у нее.
Ваш комментарий будет первым