Сказка ложь, да в ней намёк
Ехал как-то в поезде. Как сейчас помню, компания подобралась в купе пёстрая, а под вечер так ещё какие-то кадры поднабились. Локомотив несётся, ну и мы не отстаём, время коротаем. Прямо как сели, так, не теряясь до зорьки языки винцом смачивали, и под зубоскальство колёс с рельсами сами же им во что горазды вторили. Разных историй много было говорено. И таких и сяких. Особо словоохотные не по одной травили. Были среди этих россказней и забавные, и поучительные, и просто дурацкие, но одно у них всё же было общее – житейские. Другими словами ничего особенного, у каждого третьего из нас в бытовухе или с знакомыми такое случается.
Другое дело началось, когда проводница перевела освещение в ночной режим и атмосфера задышала таинственностью и постепенно тематика рассказов стала становиться всё более и более загадочной. Рассказы стали приобретать какой-то мистический колорит и вот тут-то один дядька, такое рассказал, так рассказал. До этого он, во время наших посиделок сидел молча, вальяжно откинувшись к стенке. Его говорящая поза не скрывала, что ему вся наша болтовня мало интересна и слушает он нас так, поскольку постольку, куда деваться из своего купе на скорости.
То что он не спал, выдавало одно, время от времени, он, вальяжно поддавшись вперёд, протягивал к столу руку, брал стакан с чаем и, так же медленно утягивал его в тень, откуда доносилось пару небольших глотков. На что я обратил внимание, так на то, что чай или, что у него там был за пышущий паром напиток, который он подливал себе, он наливал из термоса. Он так ни разу и не вышел в коридор. Когда же свет приглушили к ночи, и он, взяв слово, полулёжа в своём непроглядном углу, не переставал по мере своего рассказа потягивать чаёк, не торопясь, беря подстаканник, поднося к губам, и не было видно, как он пьёт, только голос, плюс тусклое освещение придавало этому потусторонний эффект.
Заговорил этот человек для всех неожиданно. Только закончил какой-то анекдот один из спутников, а другой ему вторя, воскликнул: «У меня была очень схожая история» Как из неоткуда его оборвал глухой голос незнакомца. «Господа, товарищи, позвольте мне вклиниться и тоже кое-что рассказать?». Не столько внезапность, с которой ворвался в общий разговор его голос, сколько его звучание произвело эффект – все замолчали. Голос был сухой, с надрывом, производивший впечатление человека, говорящего на последнем издыхании, при этом совершенно лишённый интонаций. В повисшей паузе я обернулся, предположив, что мужчина поддастся вперёд ближе к нам и попадёт под тусклый свет ночника и голос обретёт лицо, которое у меня запечатлелось в памяти, поскольку при посадке, когда вошёл в купе, он раскладывал вещи и даже, по-моему, мы перекинулись парой фраз. Но сейчас, тот голос, который звучал, совершенно не вязался с тем обликом, который крутился в голове. Как говорил, звучащий голос производил впечатление принадлежащего болезненному человеку, а тот образ который мне запомнился был противоположностью: мужчина атлетичного сложения с широкими массивными чертами, пышущий здоровьем и силой. Заговоривший же, так и не поменял позы, оставшись инкогнито, скрытый нависшей тенью верхней полки, откуда и доносился его голос:
«Эта история берёт свой исток с тех стародавних времён, когда былинная Русь наша была широка и неделима. Народа разного на ней жило тогда счесть-ни-счесть. Да, ни кто за это и не брался. Не зачем было. Всяк себя знал, и место своё находил полюбовно. Ведали, в какой стороне, где, что пахать, да на кого охотится, а в какой, что, где растить, али сечь, что коли надобно. А, коль треба кому, то и в чём подсобить не прочь, аль по-другому и стороной пройти, коль так праведнее.
Закон поголовно чтили, честь по чести, как в душах выписано. И не было ни войн, каких в землях тамошних, ни раздоров каких прочих. А коль возникал спор меж кем, одного племени иль иными, то призвав Вольгю Смёткого садились, под словом его договариваться».
— Вы какую-то былину нам пересказываете, больно язык сказочный, — всунул я вопрос, улучив момент, когда говоривший переводил дыхание.
— Это уж сами решайте – быль или не быль, правда или сказка. А то, что такой слог, так это я подражать пытаюсь, от кого всё это слышал, — и тут же продолжил:
«Так и строили мир-житьё-бытьё своё и ни каких верхоправцев в помине там не было. Страна та чудесная быльём да небылью запорошённая распластывалась где-то в долинах Больших, да Малых медведиц, это потом уж её меж германцев и эскимос зажали и богатыри местные её из конца в конец объездили-переездили от снегов небесных до хлябей морских. А тогда ни в силу человечью было её освоить. Был один, а кто-то толковал и не одни, исполин. Лишь ему по плечу было по просторам тем из края в край шляться. Двенадцатью поясами подпоясавшись, двенадцатью вооружений вооружившись и на коня тринадцати жильного громоздясь, путешествовал он по бескрайним просторам и всяк слышал поступь его, а встреченный дивился ему и с почтением старался умилостивить. Никто не знал на чём зиждиться сила его несметная, в какую сторону в этот раз он решит двинуться, где появится, а уж что ждать на пути его оказавшемуся, так Господь надоумь, сохрани. Так бы и перетекали плавно в тех землях эра за эрою своим чередом, как на солнышке ясном переливы мыльного пузырька от одного спектра к другому, красятся цветами радуги, а на деле глянешь, а луч–то след простыл. Скока пролетело этих лучей в сквозь, даже бог не ведает – не зачем. Да вот как-то заохотилось в дали той дальней, напоив коня своего сиво-бурого, да сам, испив из речки той млечной прилечь исполину тому неведомомому, на сон свой глянуть. Распоясал он пояса могучие, разодел вооружения недюжии. Да, развесил всё это в круг як на ветвистые дерева по светилам лучистым. Глянул по сторонам, да с нутра и снаружи, чтоб случаем сторонних не было, да и развязал мошну. Вытащил оттуда три яйца – корень мощи своей неописанной. А как вытащил, то стал по дальним закуткам рассовывать, позапрятывать. А где запрятывал облизав яйцо сплёвывал. Да, слюна та як семя в почву павшее лозой туто же прорастала, наливаясь ягодками спелыми – гроздями богатырскими. Стрясёт горсть другую богатырей и вещует колосс тем молодцам, не губить его силушку, охранять места заветные, да и самим в славу свою сотворять добро повсеместное».
Тут рассказчик, помолчав немного, и впервые изменив своей безучастной интонации, блеснул огоньком в голосе: а вот одно из мест этих было и на нашей земле! Сказав это, он потянулся за стаканом и сделал очередные пару глотков.
Все молчали. Прошло несколько секунд, все сидели в недоумении, не зная как реагировать на слышанное. Вдруг, воцарившуюся тишину прервал один мужчина, на которого я обратил внимание с самого начала этого непонятного повествования. Он то и дело поглядывал то на одного соседа, то на другого, пытаясь оценить их реакции, а последнее время так вообще без устали тарабанил кончиками пальцев колено. По всему было видно, что еле-еле сдерживается и вот теперь отвёл душу:
— Откуда Вы весь этот бред взяли? – в его скептическом голосе звучали злые нотки вызова.
— Я Вас понимаю, — добродушно отозвался незнакомец, — звучит как какая-то бредовая легенда, но это не моя выдумка. За что купил, за то и продаю. Как говорил, случилось, волею случая услышать это от…
— Ну, ну, от кого же?- не дал договорить ему торопыга.
— Честно скажу, даже не знаю, как его охарактеризовать, — не меняя позы и вернув ровность интонации, из своего укрытия, донёсся натянутый голос, — на вид обыкновенный дед, ничем не примечательный, но повадки у него какие-то странные, да и обстановочка…
— Это, как же?
— Свечи у него повсюду были, да знаете не какие-нибудь, а, — тут он опять запнулся, — с Ваш локоть, небось.
Надо сказать, что недоверчивый товарищ, был мужичком о которых говорят – косая сажень в плечах. Его локтю могла позавидовать зрелая берёзка. Меж тем незнакомец объяснялся дальше:
— Он ещё время от времени, козявки свои то из носа выковыряв, то с тела содрав, в эти коптилки кидал, и представляете, они, вспыхнув, как фейерверк плевались разными огоньками. С запашком, доложу, голова болела, — и он усмехнулся.
— Но, и это ещё не всё. У него, что не глаз, то бельмо, а смотрит на тебя, так оторопь берёт, как будто всего от рожденья видит.
— Он слепой, что ли Ваш таинственный дед или в линзах прикидывался? – не унимался допросчик, — а может он из числа этих проходимцев, как их там, что пылью в глаза враки свои прикрывают, — и он пощёлкал пальцами, вспоминая подходящие слова, а потом заключил на выбор, — астрологов, колдунов?
Пропустив подколы мимо ушей и протянув руку в очередной раз к стакану, пересказчик сказки, сделал несколько глотков, и протянул, — да вроде сам ходит. Хотя…, частенько, то за стол, шкаф, стену хватался…
В его голосе проскользнула задумчивость, как будто раньше эта мысль ему не приходила, — да вот ещё что забавно, этот старик, когда говорил, частенько на речитатив переходил.
— Песни пел, что ли? – заржал мужичок.
— Сами судите, — оборвал смех человек из тени,- я некоторые его пассажи на диктофон писал, — тут что-то зашуршало в темноте, после чего зажегся вынутый смартфон. Но видимо, у его хозяина были проблемы со зрением и, держал он его на вытянутой руке, когда водил по экрану пальцем, так что до лица свет не доходил и в этот раз его разглядеть мне не удалось. Наконец, включилась запись и из динамика полился распев самого рапсода:
«Гой еси надёжа русская, береги тайну убежища, во своё имя славное уписывай доблести, искушась хитрою поганью. Завладеет, коль не добрый кто роковым сим яйцом, станет над юдолью сей царствовать, детушкам малым судьбы приговаривать, мужей, да жён на лад свой примеривать. Вещевало так народившимся добро молодцам покрывавшее землю чудище», — нажав на паузу, незнакомец спросил: Ну, как?
В набитом купе, под гипнотическим воздействием ритма речи сказителя, стыла тишина. Всё и все от брюкодержателей и газетных сеток над переставшими скрипеть диванами до затаивших дыхание мужиков и переставших жужжать над недоеденными бутербродами мух, находились под впечатлением раскатного голоса. Он заполнял собой всё пространство, мерцающего ночником купе. Вроде даже колеса поезда, и те стали почтительно постукивать тише, боясь перебивать. Таинственный незнакомец, не давая пройти первому впечатлению, воскликнув: «А это Вам как!», — вновь пустил запись.
«С тем и стали богатыри добрые, всем кто слышит их оберегами, устрашая смело своими кличами, повергая своими булатами супостатов всех, неприятелей. Да пошло повелось век по веку так на земле слухами полнившейся сберегаться за спинами их молодецкими. Крепки были столпы те незыблемы пока тайна великая, жуткая, где гнездо попричин всех попрятано, лихоимцам была неведана».
Тут запись оборвалась, и тут же слово взял, дотошный слушатель:
— Где же Вы такого деда нашли? – голос уже был примирительным, даже с нотками любопытства.
— Да, занесла как-то нелёгкая.
— Куда занесло, чего искали-то?
— Одни знакомые насоветовал. Пришлось ещё, и ехать к нему к чёрту на куличики.
— Ну, а зачем нужен был, чё за проблемы? – никак не хотел униматься любопытный сосед
— У меня тогда, как говорится, была чёрная полоса. Смерти в семье, финансовые трудности, заболел ещё ко всему. Вот и надоумили меня к нему со словами: «этот духовидец многим помог и тебе путь укажет…».
— Ну и что показал?
— Показал, показал…, а на десерт ещё и на пророчествовал.
— С чего это вдруг?
— Дёрнуло меня, его о будущем спросить, вот и получил
— А чего спрашивал?
— Да, оставь, не наше дело, — вмешался в разговор другой попутчик, — давайте послушаем
— И так понятно.
— Да, да, включайте.
В наступившей тишине было слышно, как зашипела запись, и гулкий голос сказителя опять заполнил всё пространство:
«Остудило дно кратера чудище, упокоив яйцо в нём грядущего, закидало поверху кручами и деревьями толстоствольными. А для пущей сохранности, чтобы тварь ни какая не сунулась, ненароком не докопаласья, завалил холмами могильными, нагоняя смертельного ужаса. Оглядел на прощанье урочище. Топнул и исток брызнул житницей. И в острастку, богатырскому скопищу, постращал молодняк перед службою, грозно гаркнуло чудище: Эй, вы молодцы, не осилите и нагадите, не пеняйте…, слабожильные…».
Тут опять запись закончилась, и в кромешной тишине, одиноко задрыгалась лампочка подскакивая в унисон вагону. Наконец, один из слушателей прервал это, уже начавшее тяготить молчание.
— И это всё?
— А тебе мало?.
— Это похоже на какую-то скандинавскую легенду?
— Может восточная?
— А по-моему просто больная фантазия.
— Кто-нибудь, вообще понял, о чём это?
Постепенно к обсуждению подключились все присутствующие.
— Ребят, всё это иносказание какое-то бесформенно, не находите?
— Мне вообще не понятно о чём тут.
— А, кажется, что-то в этом есть, особенно голос.
— Крестись…
— Да, правда, а Вы можете объяснить, что Вы тут нам рассказывали? – обратился я к незнакомцу, о существовании которого как будто все забыли, так тихо сидел он в своём углу.
Его натянутый голос, надорванной струны, заскрипел неоткуда :
Это ещё не всё. Слушайте дальше. Был среди братии этой святорусской могучей, тайны хранителей и земли защитников один богатырь. Долг свой по геройству и подвигам исполнял исправно, не хуже, чем не безызвестный Ильи Муромский. И рать-вражью побивал тьму-тьмущую, и с мечом-кладенцом управлялся, и змею людоедскому головы рвал, и как положено великодушен был, близких в горе-беде не покидал и прочее, все, как положено, вершил. Звали того молодца Еруслан Лазаревич. А как-то оказался он в Девьем-царстве: сады душисты, девицы ему нежно напевают, в платьях шёлковых хороводы вокруг водят, а самая главная Царь-Девица яствами с ложечки богатыря почиет, мёд из кубка ему в губы льёт, ласками обвораживает. Млеет Еруслан, час як минута пролетает в забавах сладких.
Толи от душевного расположения, то ли попросту хмель в голову вдарил, иль сошлось, но в блаженстве райском от душевного расположения, поведал молодец царице о том яйце священном. А вскоре глянь на часы и видит, что не дни проскакали, а годы и порешил Еруслан дальше путь-дорогу держать, долг ратный выслуживать и стал собираться. Царь-девица же отпускать его не хотела. Уж больно полюбился ей красавец. И так и этак уговаривала остаться и чары напускала, но всё бес толку, непреклонен был молодец, взял и уехал. Девица же от обиды в сердцах ему вслед и крикнула: «Знай, коли тебя ветер унёс, то и тайна твоя по ветру пойдёт». С тех пор лет прошло, считать сбились, цифры перепутались. Уж и богатыри повыродились, и от Девьего-царства аж свиста не осталось, а слухи расползлись, клубком змеиным всю землю оплели. По ушам шушукают, мол, на дне вулкана незапамятного, где потоки донные, травы каменные, да могильники пораскиданы, яйцо власти земной захоронено, обладателю быть владыкою царства бренного.
Тут незнакомец замолк и, сделав очередной глоток чая тявкнул:
И что Вы хотите? Верят!
Молчавшая аудитория никак не отреагировала на это восклицание. Если не считать одного дядьки, кому уже давно было невмоготу сдерживать чих, но до сих пор он всё же как-то держался, и вот сейчас невольно выдал нечто приглушено похожее на выдох паровоза.
А почему нет? Ну, а философский камень? – настаивал незнакомец, окрепшим голосом. Теперь это был металл, строгой училки, а не сиплое нытьё больного, — Тоже думаете туфта? Смотря с какой точки плоскость мерить… Да, вот хотя б Ньютона возьмите, с его законами.… Ну да ладно…, — и он опять сделал глоток, отозвавшийся зычным бульком в кромешной тишине:
Так вот, — продолжил мужчина свой рассказ, — с тех пор долгие столетия разные Индианы Джонсы и прочие искатели все широты с долготами веками лазили, искали яйцо власти, да всё попусту. Но, как известно, вода точит, а время лечит, так что оно и эту тайну попользовало, с тем, и пришла пора тектоническая. До ковырялись-доискались, наконец, что в землях русских Донбасских яйцо то захоронено, ну и задумали, сильные мира сего, его к рукам прибрать, по своей гармонике способить. Раз полчища послали – отворот поворот, еле ноги унесли, другой, третий и всё то же – морды в кровь, а яичко священное на месте спокойно пребывает. А хотца-то заполучить, хотца, власть-то какая сулится. Зачесали тогда затылки, зачесали лорды, маршалы и прочие плутократы заморские и надумали. Сыпануть спор раздоров в земли русские и ждать, как созреет. А как созрело, поехали по княжествам усобным послы иноземные и каждому государю удельному в уши лилии, суля яйца их позолотить, коль те им заветное добудет. Ох, нелёгкая, с чего, с того или с этого, но дали Киевские слабину и покатилось час от часу полки сколачивать из чего ни попадя. Набежало под это дело супостатов с висельниками со всего света видимо, не видимо, воронья и прочего бесовского отродья, честному человеку не вздохнуть, ни молвить. А как набралось нечисти этой на раз, два, три не переплюнуть, так погнали их на кряж Донбасский, выписав ордер без яйца не возвращаться.
Тут рассказчик опят замолчал. Чем-то там зашуршал и вытащил из непроглядного своего угла руку, в которой держал термос, из которого немного налил себе.
— Чайка никто не хочет, а? – в этот раз его голос прозвучал мягко, даже приветливо, приглашая чаёвничать, — да не стесняйтесь на травах, сам заваривал. Я, немного поколебавшись и выплеснув остаток вина себе в глотку, подставил кружку. Журкнула водица и вот уже подношу к губам тёплую жидкость, цветом действительно смахивающую на чай, но с запашком приторным. Пробую. Ничего себе так. На вкус напоминает зелёный чай с ягодами, в ноздри пахнул незнакомый аромат. Но не успел сделать глоток, как один из слушателей вставил:
— Это всё или ещё что-то?
— А ещё записи послушать есть? – дополнил другой
— Это, конечно, очень…, — пытаясь подобрать слово, третий взныл, — оригинально, — выдал он наконец, — но если это всё, то я спать…
— Простите, простите, — заторопился незнакомец, — ещё пять минут и закончу:
Так бы яйцо волшебное и забрали бы загребущие ручки, говоря честно, бояры, да воеводы всякие только и способствовали им-то глубоко пофигу, чья рука им вотчины нарезает, своя – чужая, кто яйцом силы владеет и законы пишет, — пофиг, — лишь бы бабло текло им, да яйца сусалились. Но, тут рассказчик положил на стол свой телефон и нажал кнопку воспроизвести. Опять полился в купе сильный напевный голос и через пару фраз я уже продолжал слушать его в какой-то полудрёме, облокотившись на стенку:
«Не сказать, сколько с того солнц кануло, не считать, животов сгинуло, как раздался треск окоянистый, да разнёсся вой человеческий, но не змей налетел то Тугаринский, не ведьмак с ордой нежити, то гроза пришла от вечерницы, то беда на Донбасс грянула. Ухватили язык бесноватые и давай его рвать яростно, пуп земли за него вытянуть, корень мира стараясь выдернуть. Князь московский со стен кремля на это пялится, тучи кровавые зыркает, думу мрачную думает, гадание гадает прочее. Насмотревшись княжа на горюшко, взревновал тогда землю русскую, землю праведную, порешив за латырь-камень поборется.
И призвал дружинникам копиться, да орудий ратных выковывать, а купцам да боярам поруку держать половину червончиков в казну складывать. Вот и конь княжий на крыльцо вскакнул, по ступеням копытом долбится. Государь в новой кольчужнице яко солнышко поутру брезжится, перед воинством своим ратует за свободу Руси-матушки от коварных иноземных иродов. День один дорогою тужится, за ним следом другой на мозолился, чередом идёт русское полчище. А за лесом разлапистым, за рекой полноводною, за горою ухабистой поле битвы великой чается. Подошёл князь к лесу дремучему, и застыл на дороге, как вкопанный. За спиной его войско могучее, перед ним старикашечка в срачице, рука палку сжимает корявую, волоса, как лета лунью выцвели, борода торчит не укладисто, рот беззубый, с ухмылкою шамкает, голос нудный мерно пророчествует; «Собираешься светлый князь на побоище, на великую битву Донбасскую?» «Да, старик», — молвил князь, спешившись, — «собираюсь побить лютых недругов», — шаг за шаг князь близится к страннику, — «Дай напутствие мне благодатное». А тот шуицу княжую цапает и костлявыми пальцами жамкает. Князь одёрнул руку – не вырвался, а старик ажио наговаривает: «Хоть и властен ты, да немощен, хоть и зрячий ты, да не ведаешь, что ведёшь всуе ты братию, на полон обрекаешь землячество», — отцепил дед вдруг руку княжую и, перстом потрясая в стяг, гаркает: «Водрузил над главами никчёмную тряпицу, бездуховица реет над людием…, откель силушку брать вам порожние?» Князь, нахмурившись, смотрит на калику: «Что ты мелишь хрыч неприкаянный! За родимую землю мы рубимся, за плечами у нас предстоящее». Дед, задрав палку осклабился: «Пустоделье твоё знамя в золоте, за него срамно души закладывать, пустословье твоё предстоящее, что мольба, что призыв твой всё по ветру, не прибавити сердца правоверные», — тут как хрякнул дед посохом по земле, комья вдрызг подол князю заляпали, — «Не заступится, не увидится зрети безлико знамение». С ноги на ногу князь наминается, зенки в зенки путнику лупится: «Не бранись вещая хрычина, надоумь потребити как ворогов». Сунул старец тут руку за пазуху и достал сворот из под рубища. «На.., держи», — сунул полотнище.. «Это что, да почто?», — государь дознавается, начинает свёрток развёртывать. Поверяет ему борзо бездомица, заповедати перехожая: «Се багряница куликовская, разумеешь её вздёрнути, будет бдети тебе всепогожая».
Тут запись оборвалась и я открыл глаза. Лучи солнца, проскальзывая между деревьев за окном, щурили глаза. Колёса вагона жизнерадостно постукивали с добрым утром. Я лежал на своей верхней полке, а на нижних двое мужчин сидя визави попивали чаёк. Я тщетно пытался вспомнить, как вчера закончились посиделки и я уложился спать, но всё было безрезультатно. Прекрасно помнил, как сидели впритирочку в купе, как травили рассказки, а потом сиплый залудил былину. Пролежав неизвестно сколько минут, пытаясь восстановить в памяти концовку, наконец отчаялся и решил обратиться за помощью к присутствующим. Свесивши голову вниз, не спрыгивая со своей полки, обратился к соседям:
— А где этот наш вчерашний рассказчик?
— Какой?
— Ну, тот, который ночью легенду рассказывал?
— Какую легенду?
— Как вчера весь вечер байки травили, забыли что ль?
— Слушай, друг, мы вообще на рассвете сели, купе пустым было. Только ты и дрых тут.
Ваш комментарий будет первым