Она повернула ключ входной двери и, распахнув её вошла. Сумочка через плечо пуховика, не дотягивающего каких-то миллиметров до коленок. Платок с цветочным орнаментом повязанный вокруг шеи. В руках пакет. Первое, что она увидела ещё до того как скинула сумки, это его пристально смотрящие глаза. Большие понимающие такие глаза, в которых поблёскивает капелёк грустинки.
Последнее время он её только так и встречает: лёжа на диване, следя за каждым её движением или расположившись на кухне, откуда тоже не плохой обзор коридора. Ждёт, когда она подойдёт и обнимет, ну или хотя бы с чувством потреплет по голове. Редко теперь, когда он сам выходит в прихожую, чтобы побаловать её своей лаской. Но откликается на неё от всего сердца.
— У меня кое-что есть для тебя, — крикнула она игриво, скидывая сумку на тумбочку возле зеркала.
В ответ ей блеснула улыбка, и безмолвный взгляд позвал: «Ну…, что ты там возишься. Иди скорей ко мне». Она так и сделала. Поспешив раздеться, направилась в комнату. Села рядом и запустила ладонь в его гриву. Он пододвинулся ближе и лёг на её колени.
Проснувшись утром, она ощущает его дыхание в своём затылке. Это были те минуты, которые давали ей силы жить. Лежит, прислушивается, отдыхает душой и сердцем, чувствуя себя блаженно. Они жили вместе уже четвёртый год и единственно как можно описать их отношения это – сроднились. Это произошло как-то само собой, в горниле быта никто и не заметил процесс диффузии. Хотя хозяин он был никакой. Больше того, к нему подошло бы слово барин, но она и это приняла.
Теперь же её организм настроился так, что она просыпалась минут за десять-пятнадцать до того как заголосит будильник, чтобы в тишине ловить его дыхание и умиляться сопенью. И только потом начинался повседневный водоворот утра, затягивающий в трясину рабочего будня, и только под вечер ей удавалось соскочить с этой карусели, и полететь к нему. А на следующий день опять тоже самоё – живой вздох сутра и круговерть дня и так день за днём, без горизонта. Кто-то даже судачил – «она работает на него».
Вот она уже в своей конторе. Комната не опен-спейс, но и не кабинет. Столы и люди, чьё безмолвие заостряют пальцы, клацали по клавиатурам. В окне сверкает пустое мартовское солнце. На её мониторе, ни графики или казённые письма, а фотки. Но вот один из находящихся в комнате коллег встал, направился к двери, три шага и в тот момент, как этот кто-то оказался рядом с ней, она сбросила экран, вернувшись в служебное поле ворда, где затарабанила клавишам.
Мужчина по соседству, окликнув её спросил:
— Ты сегодня до скольки?
— Да, не знаю.
— Можно тебя проводить?
— Ой…, знаешь, мне вечером в магазин надо, — и тут она пустилась в перечисление, что, как и сколько, ей надо купить, — Да и Валера начнёт волноваться, — не преминула она ввернуть. Нет, не то…, не то, что она всё время норовила ускользнуть от нескончаемого внимания этого молодого человека, просто у неё была такая манера устанавливать границы. А так, она частенько позволяла ему себя провожать, даже водить в кафе. Чего лукавить, ей всё это нравилось. Другое дело, что о чём бы они ни говорили, тем более на личные темы, незримое присутствие третьего никогда никуда не девалось.
— Через полчаса обедать пойду, ты как?
Он вскинул просветлённый взгляд, — Хорошо.
Они не торопились возвращаться на рабочее место. Вернее она, а он только и рад был импровизированной прогулке. Подстраиваясь под её темп, он потихоньку шёл рядом, разглагольствуя на общие вопросы. Так не спеша они и вернулись в офис.
Она вообще любила гулять. Могла одна часами ходить по улицам, заруливать во дворики, заглядываться на фасады, сидеть на лавочках. В этих прогулках ей даже не нужна была книжка. Она пила окружающее, и это её умиротворяло лучше любых слов. Она пыталась привить эту лирику и Валере, но у неё так ничего и не выходило. Всё же он был домоседом. С большим трудом ей удавалось иногда вытянуть его с собой, а так одна.
Лязг замка. Его внимательный взгляд как всегда поймал её, когда она переступила порог. Их глаза встретились. Она ему подмигнула.
— Ну, ты как?
— Что новенького?
— Ты о чём… новенькое… без тебя?
Дальше можно и промолчать. В жадных глазах обоих стыло – скучаю. Она приподняла пакет, иллюстрируя не озвученную загадку, что же тут я принесла? И скрылась на кухне.
Он её знал, наверное, лучше, чем она себя. Знал и всех её воздыхателей-ухажёров, и не только по её рассказам, а ещё и по запахам, которые она приносила домой.
С недавних пор его постоянно пробирал мучительный кашель, но до врача как-то не доходило. Порой накатывала слабость. Предпочитал полежать и даже, когда она заигрывала с ним вкусняшкой, он на это смотрел равнодушно.
Задёрнуты шторы. В углу тлеет палка торшера, согревая уютом ватт. Они по обыкновению устроились на диване.
— Ты, мой котяра, — приговаривает она, тогда как он, лёжа сверху щекочет ей щёку своими усами.
Воскресенье она надела лучшее платье. Чёрное, в пол, голые руки, декольте грудь. Не хватало только ниточки акцентирующей шею. С этой мыслью она сидит на кровати, перед ней коробчёнки, перебирает свои богатства. Неожиданно он прыгнул на неё. Они оба завались на кровать, и слились в объятиях. Что её дёрнуло в этот момент схватить телефон и сфоткать. Прозрение?
Может просто, потому что телефон оказался, придавлен ею и она его, вытащив, шально решила использовать. Она оттянула руку, и они оба застыли в объективе. В таких случаях частенько везёт и снимок ненароком ловит какое-то пронзительное откровение. Настроение, которое отражает всю глубину нежности и умиротворённой страсти. Так и сейчас именно в позе, в выражении лиц раскрывалась вся подноготная их отношений. Это селфи ни чем не уступал упоению поцелуев Феофана Грека. Недаром спустя время она распеча.тала его на холст, и память момента увековечилась на стенке над кроватью.
Этим вечером она даже не задержалась. Пришла как всегда. Ещё до того как она вошла в комнату и села рядом с ним на диване, он почувствовал в ней перемену. Может, в зрачках проскользнули незнакомые искринки. Может, не бросила или не так бросила или просто чуть-чуть мелькнула какая-то рассеянность во взгляде или голос показался чуть более сдержанным, как будто боялась невзначай выболтать какую-то тайну. Его сквозануло каким-то секретом, который, чувствовалось, хорониться у неё под коркой само собой въевшегося в привычку внимания. Она может даже этого сама не отслеживала, но не он. Его сразу прознобило.
— Иди ко мне, — и она, протянув руки двинулась на встречу.
Он жёстко закашлялся, и под конец его вырвало слизью, а потом ещё и ещё кровью. Ни у него, ни у неё не было паники. Стало ясно, дальше без врача тут не обойтись. И понеслось. Больничные коридоры, упование на разного пошиба лекарей, госпитализации, она всегда рядом. Запах лекарств перебивает Шанель. Мир сжался в точку. Не столь важно, в какую, и какая хроника грызла его последний год. Были ли это почки или сердце или что-то ещё. Он умер через неделю от отёка лёгких.
Она, ошарашенная неожиданностью, растерянно стоит у стены клиники. Ещё нет сил до конца принять действительность. Слёз нет, дыхание сбоит навзрыд. Какая-то мимо проходящая женщина, вдруг остановилась и прижала её к себе.
— Дорогая моя…, крепитесь… я месяц назад через это всё прошла… хотите, — плачьте…
Она прижалась к ней как к единственно родному существу на планете.
— Почему так…, так внезапно…
— Ну, значит, Вы и не устали…, а я…, я так почти два года мучилась… каждый день… не поверите, что это… дома, на работе не отпускает… не хорошо говорить, так конечно, но мне его смерть, как избавление было… как вспомню все эти мучения… и он и я…
Она идёт, погруженная в себя никого не замечая. Под ногами зияет, образовавшаяся после смерти Валеры пропасть, в которую можно легко соскользнуть, не удержавшись даже на сухом асфальте. А вокруг май, на право, лево мажет радостной краской всё подряд, но ей это всё мимо. Правда, подспудно мельтешит одна кощунственная мысль – «пойти, не пойти».
Это её пригласил покататься на речном трамвайчике новый знакомый. Тот самый, который вошёл в её жизнь буквально за месяц до смерти Валеры. Слово любовь на данном этапе было бы слишком сильно, но что-то чиркнуло, и ток пробежал по коже. Где-то глубоко в ней засел этот Ампер. Другое дело, что она даже сама этому не придавала значение. Весь мир тогда был заполнен им – Валерой. И никакого свободного места там никому больше не было. Не то, что она была все поглощена Валерой, и весь мир вращался для неё вокруг него. Нет, но в силу своего характера делить сердце между кем-то и кем-то она не умела. Теперь же когда его не стало, и острое чувство пустоты даёт о себе знать в самые разные моменты, она волей неволей возвращается мыслями к нему, к тому. «Пойду…», — решила она.
— Привет, — сказал он, беря её за руку.
— Привет, — отозвалась она усталым голосом.
— Ну, не тоскуй так, — и он, положив руку ей на плечо, обнимая, притянул к себе, — я тебя понимаю…
Она ничего не ответила, а смотря куда-то в бесконечность глубоко вздохнула. Они медленно шли вперёд рядом.
— Я тебе говорил…, нет…, — и он ещё крепче прижал её к себе, — у меня была собака, когда умерла, несколько месяцев ходил пустой и неприкаянно… и твой котик…
Он не успел докончить фразы, она перебила, — Но, ты же не знал моего Валеры, — у неё в глазах навернулись слёзы, — это был не просто кот…
Ваш комментарий будет первым