убийственная страсть
Февральское продрогшее солнце только взглянуло на город. Стук копыт по обледенелой мостовой. Подъехав к особняку, он быстро соскочил с саней и вошел в дом. Не обращая внимания на слугу, открывшего ему дверь, не останавливаясь, он бросился по лестнице на второй этаж. Движением плеч скинул шубу, она бурым ковром легла в прихожей. В его руках сверток. Перескочив пару ступенек, он остановился на лестнице и несколькими решительными движениями разорвал бумагу. Подарочная лента, украшавшая пакет волной соскользнула по ступенькам. Перекинув через предплечье женское платье, и сделав несколько глубоких вздохов, он стал подниматься по лестнице более спокойно.
— «Хозяин!» – окликнул его вошедший впопыхах следом, приехавший с ним мужчина: «Что с лошадьми?»- «Распрягай. Приехали. Сегодня тут остаемся. Да, и посмотри, там шампанское есть? Еще надо будет заказать» — кинул он.
Все это он говорил, не прекращая подниматься, даже не поворачивая головы. Это был сорокапятилетний мужчина. Костюм с иголочки. Округлое лицо. Усы, из под которых поблескивает немного сальная самодовольная улыбка. Он спешил в спальню, чтобы сделать возлюбленной подарок. Вообще он любил сюрпризы. Умел их делать и так обставлять, что это не было скучно. Этот дом был тоже своего рода сюрпризом. Эти каменные шатровые палаты он построил для своей любовницы — средней руки танцовщицы Большого театра. Она жила в этом дворце, можно было бы сказать как королева, но ее юный возраст шел больше принцессам. Очень мила и изящна, она уже знала силу своей привлекательности. Ни о чем, не заботясь и ни о чем не думая, даже о своих танцах она наслаждалась жизнью как умела. В этом они были похожи.
Поэтому им так легко было вместе куролесить, притягивая к себе окружающих. С танцами и песнями в каком-нибудь ресторане или на приеме или балу, затягивая фейерверк веселья порой на несколько дней, а может и больше.
Вот и в этот раз он приехал неожиданно со специально сшитым на заказ для нее платьем для придуманного им золотого бала, который он уже намечал на воскресенье. Он неделю томился по делам у себя в Ярославле. И должен был томиться и еще столько же.
Примиряло с терпением лишь мысль, что по возвращению они закатят прием, который еще никто не видел. О котором будут говорить не только в Москве, но и в Санкт-Петербурге. Каждый день рвался в первопрестольную, но заказанное им платье не было еще готово. Да, и дела, дела. Фабрика, директор, приказчик. Покупатели, поставщики. Всех их надо было заставлять работать. И работать как надо, а не как им хочется. У него вообще, порой, складывалось впечатление, что никто не удосуживается делать свое дело и не понимает, что и как должно быть.
Только он вносил им ясность и задавал направления действий.- Николай Васильевич, тут доносят, что мужики фабричные по вечерам у Семеныча Леднева снова стали собираться. Знать опять что-то замышляют. Опять баламутить будут. Может к черту их всех по выкидывать. Новых найду.
— А чё говорят? Хотят-то чё?- Да все тоже. Условия им подавай. Я им и то, что рабочий день Вам теперь короче сделал. Не 11,5 часов, а 11,3. И заработать, кто хочет, может побольше. А они мне свое. Сил нет так жить. Все жилы вытянул. Мрем как мухи.- Это кто говорит?- Да, Васька этот, что у Леднева в прихвостнях.- Ну, а ты?- А че я! Выгоню, говорю. Будет у него тут одна мать работать, а они всей оравой ее объедать. Притих.- Ну, ладно. Ты вот че сделай. Собери как-нибудь этого Леднева с компанией. И скажи. Вот хозяин приезжал. Обещался, как с новым заказчиком дело пойдет. Положение выправим. Года через два больницу для фабричных и слободских поставит.
Этот разговор был третьего дня. Сейчас же, уже в Москве поднимаясь по лестнице к своей балерине, он пожалел, что сказал, два года дать на больницу. Надо было год говорить. Мужики такие…, могут и не ждать, а год бы еще надеждой бы пожили, а там посмотрели бы. Он обернулся и, не увидев Алексея, подумал, надо бы это не забыть, пусть на фабрику напишет сегодня же. Алексей это был его верный оруженосец. Уже почти 20 лет он не покидал его. Мог быть и за секретаря, и в кабаке мог если надо кулаками помахать, да и если какое поручение, тоже со всем справлялся. Незаменимый. Доверенный. Расторопный. Вот и сейчас он уже появился с двумя бутылками шампанского.
Эта история происходила в 1901 г. в московском районе Якиманка. Сегодня это не так далеко от Кремля. Правда тогда это была всего лишь бедная окраина Москвы. В самом конце улицы недалеко от Калужской заставы, красовался дом-терем, построенный купцом Игумновым.
Он и сейчас там. Даже сегодня, никто, проходя мимо, не может не обратить на него внимание. А тогда, когда он был новенький. Пару лет как построенный. Посреди убогих домишек этот дом излучал роскошь, и было понятно, что в нем не живут, а упиваются жизнью.
Голландский кирпич, модный тогда псевдорусский стиль. Фасад оформлен тоже не просто так, а многоцветными изразцами, изготовленными на знаменитом фарфорово-фаянсовом заводе М.С. Кузнецова.
Да и внутреннее убранство покоряло воображение. Впервые попадавший сюда человек мог подумать, что он оказался в тридевятом царстве в древних палатах царя или какого княжича. Бросающаяся национальная русская древность перекликалась с не менее нарочитой роскошью.
Хозяин дома, Николай Васильевич Игумнов купец первой гильдии, балагур и меценат относился к известному промышленному роду. Семья Игумновых была известна исстари. Они жили на широкую ногу. Владельцы железорудных рудников, золотых приисков в Сибири, мануфактур, в том числе и торгово-промышленного товарищества «Ярославская Большая мануфактура» — одного из старейших текстильных предприятий.
С нее как раз Николай и приехал. Без остановок. Загоняя лошадей. Ему ярославская искусница сделала платье на пару дней раньше, чем планировалось. Он, бросив все, помчался на Якиманку. Ему не терпелось подарить платье и рассказать о вынашиваемой идее золотого маскарада. Сразу же начать его подготовку.Он распахнул дверь спальни. Вошел. Подошел к резной кровати, больше походящей на бассейн, только вместо волн складки простынь и одеял. Выглядывая из-под простыни, на него смотрели два голубых глаза.
— Это тебе, — сказал он, движением руки платье взлетело в воздух и плавно опустилось на кровать. — О! Мы куда-то идем? – как-то неуверенно спросила Ирина. Именно так звали его подругу.
Ему вдруг все показалось каким-то не естественным. Обычно живая и подвижная, сейчас она лежала, не шелохнувшись, и говорила каким-то вызывающим голосом. И несмотря на ранний час, сна у нее не было ни в одном глазу.
Ему вдруг все показалось каким-то не естественным. Обычно живая и подвижная, сейчас она лежала, не шелохнувшись, и говорила каким-то вызывающим голосом. И несмотря на ранний час, сна у нее не было ни в одном глазу.
— В воскресенье устроим маскарад. Золотой маскарад! — Это как?- Каждый будет представлять какой-нибудь драгоценный камень или безделушку. А вокруг будет сад, а на деревьях золотые червонцы вместо листьев.- А кем буду я?- Бриллиант. Ты разве не видишь платье?- А я думала невеста. Платье, похоже. Но может…- Мы с тобой уже об этом говорили – перебил он ее.- Да, да. Говорили,… что я буду птичкой в твоей золотой клетке.
На нее стало снова наплывать чувство обиды и разочарования. Ее это злило. Это был не первый их разговор о замужестве. Она уже и не помнила, когда был первый. Она и не помнила, когда и как заговорили об этом в первый раз. С собой она всегда была честна и в глубине души знала, что не хочет за него замуж. В свободном полете ей было комфортней. Во всяком случае, пока. Но вот с какой безапелляционностью он относился к этой идее. Не позволяя ей даже помыслить шанс, выводило ее из себя. Ее, привыкшую всегда и все получать, тем более от мужчин. Как смел он, ее так обрывать… Ее бесило такое хозяйское отношение к себе.Алексей приоткрыл дверь и внес поднос с шампанским и двумя фужерами.
— Мало осталось, сколько заказывать?- Три дюжины ящиков. И напомни Михаилу Осиповичу, что червонцы нужны край послезавтра. — Есть – ответил Алексей, ставя поднос и окидывая комнату озадачливым взглядом.- И кто деревья будет лепить? Подобрал? Чтоб не очень вороваты были.- Есть на примете.
Дверь за ним закрылась. Ирина весь разговор не отрывала подозрительный взгляд от Алексея. Нельзя сказать, что он был ей неприятен, скорей наоборот. Вот только его преданность хозяину заставляла ее быть начеку. Как то давно она даже построила ему глазки, но сразу же поняла, чем это все закончится. Вот и сегодня ее насторожил его озадаченный вид, когда он вошел в спальню. Как он прощупывал взглядом.Николай разлил и сел на кровать.
— Не дуйся. Давай лучше составим список, кого пригласим.Он достал маленькую записную книжку и карандаш, показывая всем видом, что готов записывать.
Она, держа фужер в одной руке, другой стала подтыкать под спину подушки, устраиваясь поудобней. Она называла фамилии, он называл другие. От каких то их лица становились кривыми, от каких-то улыбчивы. Резюме отражалось пометками в книжке. Рука Николая змеёй нырнула под одеяло.
Нащупав колено девушки, ладонь медленно поползла вверх. Ирина от неожиданности вздрогнула и отшатнулась резко выкрикнув: «Не сейчас».
— «Ты что? Все из-за платья?»- «Я не вещь. Хочешь, взял, хочешь, поставил в шкаф».- «Не начинай».- «Я начинай» – с нотками гнева воскликнула Ирина: «Являешься, когда вздумается. Среди ночи, под утро и нате ему подавай. Ты вокруг себя хоть кого-то видишь?»- «Ты кому это говоришь? Живешь как сыр в масле. В золоте и серебре, горя не знаешь. Царевны об этом мечтать не смеют».
«Да, да, я сыр. Ты отрезаешь от меня, когда хочешь» — она вскочила с кровати, швырнув опустевший бокал на ковер. Ее голос звенел в комнате как колокол в заутрени. Удар о ковер был не таким и сильным. Хрусталь не разлетелся в дребезги, а раскололся на разбежавшиеся по сторонам кусочки. Николай подумал, что надо вернуться к обсуждению бала. Между тем он присел на корточки, став собирать расколовшееся стекло.
«Прыгай в кровать, а то поранишь ноги» — сказал он, нащупывая под кроватью отлетевший туда осколок. Вдруг его рука оказалась в какой-то луже. Он пошарил рукой и вытащил из под кровати почти пустую бутылку шампанского, содержимое которой ведать и разлилось. «Что это?» — вырвалось у него невольное недоумение. В следующую секунду он все понял и заорал во весь голос:
«А ну выходи! Выходи. Сам найду, убью! » Из-за ширмы отгораживающей трюмо в другом конце комнаты робко появился молодой человек в неаккуратно наспех одетой форме корнета.
— «Ты кто?» — сипло спросил хозяин дома.- «Корнет такого-то полка Ярослав Курчаев» — отрапортовал юноша еще не совсем уверенным голосом.«И давно?» — глаза Игумнова прожигали Ирину.«Ни как нет. Еще месяц не прошел» — уже уверенно ответил молодой человек.«Не с тобой говорю. Ты что… ты кукла». – мрачно огрызнулся Игумнов.«Сударь, я не кукла, я офицер» — с нотками вызова отчеканил Ярослав. И уже более мягко, даже вкрадчиво добавил: «Сударь, позвольте откланяться. У нас сегодня смотр, а я не готов еще». Николай резко обернулся к нему и в два гигантских шага подошел в плотную. «Смотр говоришь. Вот я на тебя смотрю и не знаю еще, что сделать». «Сударь в любое время. Корнет Курчаев» — и он назвал адрес: «А сейчас извините».«Ярослав не уходи. Он меня убьет» — дрожащим голосом простонала Ирина.
«Ира, прости. Мне действительно надо на смотр, а потом у него больше прав на тебя. Что я могу…» — он повернулся и спокойно, но быстро вышел из комнаты. За дверью он столкнулся с Алексеем, который стоял, облокотясь на перила. «Честь имею» — бросил ему Ярослав и протрусил по лестнице.
Черный от гнева Игумнов тяжело вышагивал около подножия кровати, как караульный перед камерой. Вдруг резко остановился и, сорвав занавеску балдахина, вперил взгляд в изменницу. Ирина боялась дышать. Они были вместе не первый год, но такого она его еще не видела. Как любая артистка она чувствовала настроение вокруг и сейчас она ощущала угрозу. Как в преддверие грозы, когда день накрывает сумрак, но еще нет порывов урагана, а вдалеке уже мелькают молнии. Так и глаза Николая сверкали, когда их взгляды встречались. Она лихорадочно думала, как ей себя вести и что говорить. Началось раньше, чем она опомнилась.«И давно это началось?» — рявкнул обманутый любовник.«Он же сказал, еще месяца нет» — не задумываясь, нервно ответила Ирина.
Как будто лопнула пружина. «Издеваешься?» — заорал Николай, вскочив одной ногой на край кровати и направился, пачкая ботинками простыни к изголовью. Ирина в ужасе поджала ноги. Ошеломленная, не понимая, что вдруг произошло, сбиваясь дыханьем запищала: «Что, что… ты же сам спросил».
«Мразь, давно мужиков водишь?» — раскатывалось громом по спальни. Все тело купца содрогалось от гнева. Еле сдерживаясь, он сорвал еще одну занавеску балдахина и машинально стал накручивать ее на сжатый кулак. Растерянная, каменея от ужаса, Ирина выдавила полу стоном полу криком: «Сам виноват. Если не ты, ни чего не было».
«Что-о-о!» — свирепея загудел Игумнов. «Я тебя со сцены, да в люди…а ты дрянь…» — он орал распаляясь. Его глаза заливало бешенство. Сжатые кулаки хрустели от напряжения. Нога влетела в живот девушки. Она сложилась как закрывающийся чемодан. Ему никогда никто не мог перечить. Нет, были несговорчивые коммерсанты, с которыми он имел дело, были сложности с властями или на тех же самых предприятиях. Но там это было понятно. Гнешь, гнешь свое и догибаешь.
А тут, его Ира, которую он сделал. Которая никто, и она смеет не только предавать, а еще обвинять.
В детстве, когда к нему приставили домашних учителей, ему не все предметы нравились. Тогда он в ультимативном порядке отказался заниматься, пока не оставят только те, которые ему по душе. Ни какие увещевания матери, угрозы и наказания отца не повлияли на него. Его отдали в гимназию, но и эта попытка не удалась. Он мало того, что сам не ходил на некоторые занятия, он увлекал с собой приятелей, и они устраивали разные проказы. Ему пришлось уйти и опять продолжилось домашнее образование. Он не пытался поступить в университет, где мечтал его видеть отец. Он посчитал, что с теми, кто там учится ему не интересно. Зато он прекрасно ездил верхом и знал толк в рысаках, да и танцевал отменно. Все балы, приемы, да и ресторанные веселья с его участием всегда приобретали налет праздника. Несмотря на всю эту бесшабашность, он имел железную деловую хватку. Отец, видя это, еще с юности вводил его в дело. Николаю это нравилось. В этом был тоже азарт и борьба. Он любил заставлять делать по-своему, а в возражавших видел врагов.
Ее голова коснулась колен. Она прохрипела: «Га-а-ад». Бросив на него взгляд, в котором было больше ненависти, чем боли, Она попыталась плюнуть в него, но не получилось. От удара дыхание ее сбилось и слюна потекла по подбородку. Он понял ее порыв. Второй удар пришелся в лицо. Толи он был сильнее первого, толи ее тело обмякло, сил у нее не было. Как тряпичная кукла она отлетела к углу кровати и в голову ее вонзилась деревянная резная спинка. Среди вырезанных узоров были животные, птицы, деревья. Некоторые из них были объёмны. Так чей-то клюв и застрял в виске Ирины.
Николай не сразу понял, что произошло. Ее нелепая застывшая поза, стекающий красный ручеек капающий на подушки мгновенно отрезвил его. Он попытался привести ее в чувства, но она так и осталась в его руках тряпичной куклой. Тогда он сел, но уже не на кровать, а на стоящее невдалеке кресло и ушел в раздумья.
Он сам не знал, сколько прошло времени, когда он вышел из оцепенения он увидел сидящего напротив Алексея. «Я ее убил» — сказал он тихим голосом.«Да. Не дышит, проверял» — ответил Алексей. Через минутную паузу он равнодушно добавил: «Когда брал фужеры для шампанского, увидел, что двух не хватает. Так что к этому шло». «Кто в доме?» — спросил Игумнов властным тоном.- «Слуга и на кухне кто-то».- «Так. Слугу шли шампанское закупать, и накажи, чтоб без ящиков не возвращался. Четыре дюжины бутылок. Это до вечера его займет. Кто на кухне шли фрукты и еще что к маскараду закупать. Сам возьми топоры, ломы, ну еще какой там инструмент и в гостиную внизу. Там жду» — твердый голос Николая отдавал эхом в безмолвной комнате. «Да, и посмотри есть ли в хозяйстве цемент. Уйдут, двери запри».Алексей, выслушав указания кивнул и молча вышел. Они встретились через двадцать минут в гостиной. «В доме кто есть?» — спросил Николай. «Нет».
Игумнов стоял в привычной для себя позе, когда брался за новое дело. Прямая спина. Расправлены плечи. Руки в боки. Левая нога чуть выставлена вперед. «Мы ее сейчас в пол замуруем. Давай вскрывать» — сказал он. «Так следы останутся» — возразил ему помощник.«Не увидят. Мы червонцами пол засыпим для торжества воскресного — никто не догадается».
К вечеру все было сделано. Платье сожжено. Прислуге объявлено, что госпожа уехала толи сама, толи к любовнику в неизвестном направлении. Всем приказано готовится к воскресному маскараду. Сам Игумнов поехал в кордебалет с мыслью, что надо найти себе хозяйку бала.
В шесть часов вечера воскресенья он и красавица в платье под изумруд встречали съезжавшихся в дом гостей. Шампанское лилось рекой. Дамы в фантастических нарядах. Мужчины во фраках. Даже небольшой оркестрик играл. Центром внимания была гостиная, чей пол был усыпан настоящими золотыми червонцами.
Тут гости танцевали, проливали шампанское, а два маленьких грума с метелкой и совочком стояли около двери и заметали монетки, пытавшиеся выйти за пределы комнаты, обратно. Ближе к полуночи, когда маскарад приближался к апогею и во дворе дома заискрились фейерверки куда все высыпали смотреть, к Николаю Игумнову подошел человек.
-«Вы меня не узнаете?»- «Как же забудешь Вас…» — ответил Николай с веселой улыбкой.- « Я был в театре, был еще по нескольким адресам. Ирины нигде нет».- «И что?»- «Где она? Что вы с ней сделали?» — его тревожный голос с каждым словом все возвышал интонации.
Игумнов взял юношу за локоть и повел в дом. Ярослав, это был корнет Курчаев, почувствовав железную хватку, не сопротивлялся. Ему последние дни не давали покоя слова Ирины, та интонация, с которой она просила его остаться. Они вошли в кабинет. Закрыли двери, но все равно звуки оркестра проникали в это уединение.
— Я слушаю вас.- Где Ирина?- А я почем знаю! Вы же видите у меня новый изумруд.- А что стало с Ириной? — Вообще то, думал, она поехала к Вам. Сказала, что за вещами пришлет позже. — Её не было у меня. Её не было и в театре.- Может к кому-то другому. Вы же не первый с кем она мне изменяла. Или Вы себе льстили?- Поклянитесь на иконе, что Вы ее не убивали?- Господин корнет, у меня несколько десятков предприятий, я каждый день ворочаю миллионами, и вы думаете, какая то девчонка может лишить меня рассудка?- И все же!- Ладно. Пойдемте.
Они вышли из кабинета. Игумнов уверенной походкой прошел в гостиную. Ярослав за ним и подойдя к гостиной, встал в дверях. Николай встал в центре зала. Раскинул руки и громовым голосов , как будто он на подмостках театра, произнес:
«Смотрите. Вот она. Все к чему я прикасаюсь, превращается в золото. Вот она Ирина, вся тут. Вы хотели клятвы господин Корнет! Я клянусь этим божественным ликом» — он зачерпнул в обе ладони червонцы и, подняв руки над головой, стал сыпать их на себя, на пол и даже кинул один корнету.
Он повторял и повторял это, пока говорил:
«Клянусь! Убил ее… Убил и похоронил навсегда в своем сердце. Вот она теперь под ногами. Идите сюда корнет. Пройдитесь по ней! Тут сотня тысяч. Вы хотите ее? Так берите. В карманы, в карманы! Она была ветрена и беспечна! Я, Вы, а может быть еще и он, и он»,
— говоря эти слова, он бросал золотые в сторону стоящих тут гостей.
«Мне плевать, где теперь она на небе или на земле с Вами или с ним. Её со мной нет, и никогда больше не будет. Она говорила, что я в этом виноват. Отчасти может. Но ее теперь нет. И даже если я стану другим, вместе нам уже не быть».
Он на секунду запнулся, обернулся к корнету и не отрывая от него пронзительного взгляда продолжил: «Вы, вы что хотите? Вы хотите с ней жить? Вы хотите развлекаться? Она жила в этом доме, развлекалась и могла позволить себе все. И все благодаря мне, но ей было мало. Зачем вы ее ищите? Вы ее хотите или у Вас совесть? Какие клятвы вам надо?» — говоря последние слова, он стал подходить к выходу, но корнета там уже не было, он ушел.
Через пару недель Российскому императору подали письмо, в котором рассказывалось, как купец Игумнов устроил бал у себя в доме и танцевал на золотых червонцах, топча выбитый на них профиль царя. Император посчитал это за личное оскорбление и приказал сослать.
Так Николай Игумнов оказался в болотах Абхазии в селе Алахадзы. Более ста лет там разбиты кипарисовые аллеи, на которые, смотря с высоты птичьего полета можно различить три буквы: «ИНВ». А в доме на Якиманке в глухие февральские ночи можно увидеть тень танцовщицы, кружащую по залам.
Ваш комментарий будет первым