Пияшев Иван Иванович

из серии «Дом у Покровских ворот»

Трофейный Mercedes-Benz 230, выскочил из переулка, вспугнув клаксоном катившуюся по Покровскому бульвару «Победу», бесцеремонно ее подрезав повернул на право. Пролетев метров двести, он также резко как повернул, затормозил. Встав по стойке смирно, перед дубовыми дверьми первого парадного подъезда дома, возвышавшегося серой скалой над всем микрорайоном. Машина продолжала рычать мотором и пыхтеть глушителем, а дом, упираясь аркой ворот в Покровские казармы, хлопал дверьми, выпуская марширующих из него офицеров. Молодой старшина вылез из-за «баранки» Мерседеса и по-хозяйски облокотясь на капот прикурил. Подтянутый и опрятный, прищуриваясь от уже пронзительного, но не как не могущего раскочегариться солнца, он чувствовал себя так, как у плетня в своей станице, где один казак ждет другого. Со смаком вдыхал дым папироски и провожал оценивающим взглядом идущих мимо дамочек. Правда редко пробегающие авто заставляли его оторваться от этого занятия и тогда он снисходительно прослеживал как они убегают в конец сквера, упиравшегося в улицу Чернышевского. А из-за забора, примыкавшего к дому плаца казарм, раздавались окрики старшин и офицеров и стройное топанье ног рядового состава. «Шагом марш». «На плечо». «И-и-раз». Шофер, стоя у машины, даже не приглядываясь сквозь щели забора, знал, что в этот миг сотня голов единым порывом поворачивала на право, а комбат придирчиво всматривается, кто, как оттягивает ногу и считает про себя, поглядывая на секундомер. 120 ударов каблуков в минуту единой дробью вот была его задача. Ведь глаз у их генерала набит, так, что и без секундомера он определит, где 120, а где 117 шагов в минуту.

Меньше чем через два месяца наиболее красивых и рослых, чей шаг более звонок и тверд, а головы резвее откликаются на сигнал «равнение направо» и кто меньше щадил свои ладони, когда на них падали древки винтовок, будет маршировать по брусчатке Красной площади в тридцатипятилетнюю годовщину Октябрьской революции. Командир 1-й мото-стрелковой дивизии МВД имени Ф. Дзержинского генерал-майор товарищ Пияшев, Иван Иванович, лично будет через пару недель, отбирать солдат для этих парадных расчетов. Уже вторую неделю эти тренировки проходят каждый день без продуху на полковом плацу Покровских казармах. Близок, близок конец сентября, когда генерал устроит разнос и выберет тех, кто достоин, быть сколоченным в батальонные коробки.

Наш водила сержант, не заметивший даже, как стал сержантом, крутя баранку генеральского Мерседеса, любил беззаботно сидеть на солнышке перед плацем, и глядеть на эту репетицию в ожидании, когда главный отдаст ему команду на выезд. 

Будучи личным водителем командира, а по мере необходимости и порученцем семьи, он понимал, что достаточно близок к режиссеру всего этого спектакля, чтобы ощущать себя выше того, чтобы надрываться вместе со всем личным составом дивизии и потеть в повышении своего уровня военной и политической подготовки, не говоря уже о строевой. Он знал, что Иван Иванович его ценит не за это, а за то, что с ним он никогда и никуда не опаздывает. А надо, то быстро и четко выполнит любое поручение его лично или даже если надо, что по хозяйству сделает. Что-что, а вот в этом он генерала не подводил.

Бабье лето 1952 года, шикарно вспыхнув в начале учебного года, уже выдыхалось к этому субботнему дню. Две недели искрящего солнца и полного радостного настроения пролетели, так же быстро, облизнув сердце сладким воспоминанием, как его северокавказское детство. Пусть голодное и беспризорное, но зато свободное и беспечное. И то, чего не было у него, сегодняшнего генерала, грозы подчиненных и предмета зависти и интриг многих старших чинов, тогда в его девять лет, когда он жил у сестры в Кисловодске и школярил у сапожника Гобешвили, то будет у его детей и внуков. И он тоже послужил и повоевал за это.

И пусть первая попытка счастья погребена заживо июнем 1941 г. под железом, досками, землей, кровью и телами всех женщин и детей, которых разбомбили во время эвакуации из Прибалтики, но зато вторая живет. И он не сомневается, что это будет вечно, что она защищена всеми рядовыми и командирами, павшими и оставшимися в живых, маршалами и генералами Победы, в ряду которых и он занимает не последнее место. Он уверен, что у них достаточно пороха, чтобы повергнуть к Мавзолею знамена любой Германии, как той, что разгромлена на его глазах и которая как колотые дрова летела древками своих штандартов руками его воинов на Параде 24 июня 1945. Мимо которых маршировали бойцы его дивизии. Красноармейцы дзержинцы, которых он лично водил в атаки на Кавказе и которых в то летнее утро 1945 года провел маршем от своего дома на улице Чернышевского по Чистопрудному бульвару, через улицу Кирова, площадь Дзержинского и проспект Маркса, чтобы выстроить в Историческом проезде. Два часа под дождем, и вот над площадью разнеслось: «Парад, смирно! К торжественному маршу! По-батальонно! Первый батальон прямо, остальные направо! Дистанция на одного линейного! Равнение направо! Шагом марш!» и он во главе своих бойцов и офицеров выводит дивизию через Кремлевский проезд на площадь. В этом же году, его старший сын уже в первом классе. Он был и на его линейке, на его параде. И любовался как его малец в белой рубахе и пилотке, стоял с цветами среди портретов вождей, которых он лично видит не реже чем пару раз в год, на парадах. Последние годы не чаще.

И вот ранней осенью, их последняя поездка на дачу всей семьей. Умирающее бабье лето на последнем издыхании блестит прохладным солнцем, золотистой звездой генерала, на желтеющей листве погон еще цепляющейся за плечи деревьев. Мать специально звонила на неделе завучу, чтобы отпросить сына из школы. С детсадом дочки это проще. И вот, пообещав учительнице, что букварь будет читать, а тетрадку с чистописанием предъявит лично водитель, когда в понедельник привезет сына, отгул на этот выходной был получен. Это ясное бабье утро, они все вчетвером вышли из подъезда. Дети резвятся, бегая вокруг шеренг посаженных перед подъездом тополей. Еще год, другой назад перед домом была голая каменная площадь, на которой как на плацу, он сам собирал не тесно свои батальоны, а теперь все по-другому. Уже пробивается в асфальте палисадник, так же как на перекрестке с другого фасада дома расчертился сквер. Четко очерчена проезжая часть и проложены пешеходные тротуары. Пияшев выйдя из подъезда, прежде чем сесть в машину прислушался к окрикам из-за забора на плацу и только после того, как услышал очередную команду «На плечо» с переходящим в мат нравоучением, он удовлетворенно хрипнул. Значит все в дивизии в порядке. Готовят новых дзержинцев, не ударят в грязь лицом. Сам-то он не сегодня успел сходить с утра в казармы и проверить дежурную службу и зарядить кое-каких офицеров на работу с рядовыми на плацу. Хотя он частенько, это делал. Привычка вставать с рассветом воспиталась еще лет двадцать назад, когда он с первым своим пограничным отрядом на далекой таджикской заставе, не знал покоя от налетов афганских басмачей. Когда на дальних отрогах Памира, он от зари до зари залатывал прорывы красноармейцев в боевой подготовке и в особенности в дисциплине. А когда залатал, с этими же бойцами блистательно гонял бандитов по горам, так что и они его боялись и командование не пожалело маузера для именной награды, «за проявленное мужество и геройство в борьбе с контрреволюцией». Так что, переехав с семьей на Чернышевского, он частенько спозаранку наводил шорох по соседству в полковой казарме своей дивизии.

Выходя из квартиры он, отчеканив шаг по граниту лестничных пролетов, выходил не из парадного подъезда, чтобы сесть в свой Мерседес и уехать в штаб в Лефортово, а из черного хода дома и там, повернув сразу направо за угол, оказывался у торцевого входа в здание казарм. Командиры и бойцы знали эту его привычку ранних поверок, и поэтому караульный там был всегда начеку. И не заставлял себя ждать стуком в дверь. А услышав хлопок двери подъезда офицерского дома и четкий шаг по асфальту, торопливо отодвигали засов. Пияшев спускался по довольно таки крутой лестнице в подвалы царских катакомб. Несколько поворотов в этом подземелье, где лампочки советскому генералу мерцали не ярче, чем лучины, в бытность когда за сто пятьдесят лет до этого, в этих же самых подвалах заковывали каторжан перед этапом и вот он уже вынырнул во внутренний двор казарм.

Тут он окунался с головой в родную стихию. Как кого-то сигарета спросонок или приветливый луч солнца заряжал чувством надежности дня, так его почвой под ногами был намыленный запах хлорки вперемешку с мужским потом, спертые коридоры двухсотлетних казарм, в которых эхом разносилось цоканье его сапог. Струнки дневальных натягивались как на параде, по мере того как слышали приближения к ним этого цока. Сержант, водила его Мерседеса, уже был в гараже и прислушивался к окрикам, прикидывая, когда эхо доберется и до него.

И это утро ни чем не отличалось от тысяч других, за десятилетнюю службу комдива. Только последнее время, он реже устраивал эти утренние проверки. Какой-то холод по утрам уже несколько месяцев как поселился в его груди и только по прошествии часа другого несуетного бденья развеивался в сердце бледной утренней дымкой. Вот и сегодня он не был в казармах, поэтому по дороге на дачу требовал отчет у сержанта, вальяжно крутящего руль. Не отпускал его вопросами, даже, когда какой-то ЗИС сигнально визжал на прущуго не обращающего ни на что вокруг Мерседеса: «А куда пропадал вчера лейтенант? Во сколько появился капитан? И вообще, кто выводил на бульвар солдат для утренней пробежки?» Жена на заднем сиденье, сидя рядом с детьми, держала на коленях шинель, которую она взяла со словами: «Пусть будет, не оттянет» и которую он упорно не хотел одевать, говоря: «Еще рано». Да, он так считал, — еще рано. Хотя, холодок пробегал по нему и сегодня утром, когда он, вышел на кухню и распахнул дверь балкона. Глубоко вдохнул, смотря на всплывающее из Измайлова солнце. Хотел закурить, уже даже взял в руки спички, но услышав, какую-то возню в спальне, по армейски крутанулся на пятках, но тапочки скользнув по кафельной плитке, потянули ногу в другую сторону и тут какая-то иголка влетела в подмышку, а из открытой двери на спину упала тяжелая рука утренней прохлады. Вот и сейчас, из раскрученного до упора окна его обливал холодный бодрящий ветер, только что-то опять щекотало в левой груди. Щекотало там, в глубине, куда ни как не добраться, ни какими пальцами. Хотя раньше он и спать мог на коне и ни какие комары его не брали.

Он помнил, как тринадцать лет назад, в марте 1939-го, когда на улице еще щипал минус и было такое же холодное солнце, как и сегодня, он маршировал в шинели на распашку по двору Кремля. Делегат 18 съезда партии, как тогда писала газета: «это съезд пламенных революционеров, охваченных единым чувством, единой волей, людей до конца преданных делу Ленина-Сталина и великим идеям коммунизма, людей готовых отдать все свои силы за полное торжество коммунизма в СССР». И он был одним из них, одним из тех двух тысяч делегатов, чьи имена должна была знать вся страна и «избранником великой партии, выразителем дум, настроений и воли сотен тысяч большевиков». Хотя последнее было скорее не про него. Он просто исполнял свой долг и старался как можно честнее выполнить приказы. Будь то борьба с контрреволюцией, будь то избрание в городские советы туркестанских и таджикских городов, где располагались его гарнизоны, или избрание в окружные и областные партийные конференции. Партбилет это просто как формальный атрибут «любви и преданности Сталинскому Центральному Комитету».

И он знал, что его личной преданности не помешают ни осужденный брат, ни партвзыскания « за халатное хранение партбилета, который украли, нашел его через 6 часов», ни какие другие происки генералов, завидующих, что у него, а не у них на столе стоит прямой телефон с Наркомом.

Он помнил его слова на съезде, тринадцать лет назад: «Пусть знают враги, что наш великий Советский Союз неприступен, что непобедима и с каждым днем крепнет, окруженная сталинской заботой Рабоче-Крестьянская Красная Армия. В деле дальнейшего победоносного движения нашей страны вперед к коммунизму на органы НКВД возлагаются весьма серьезные задачи». Он знал, что никто не забыл, как он без изъянов выполнял специальные боевые задания Народного Комиссара Внутренних Дел Союза СССР тов. Берия на стратегическом перевале Санчаро. Сколачивал из рассыпанных, оглушенных отступлением и неопытных красноармейцев ударные отряды, которые своими жизнями выколачивали из ущелий Абхазии экипированную по последнему слову техники горнострелковую дивизию Вермахта.

Защищал будущую счастливую жизнь, тех, у кого ее не отняла война, и мстил, как за себя за тех, у кого ее война отняла. Или, как тут же на Северном Кавказе, где в 20-х начиналась его карьера красного кавалериста он, спустя двадцать лет уже командовал дивизией войск НКВД, принимая самое активное участие в операциях по освобождению Тамани и Кавказа от фашистских захватчиков. А если надо, то выполнял и более деликатные задания любимого Центрального комитета и Правительства по наказанию советских народов. Такие вот телеграфные мысли мелькали в голове генерала в эти выходные, которые он проводил на даче в окружении гомона детей и молчаливых взглядов жены.

После обеда, когда все встали из-за стола и дети побежали во двор кувыркаться в траве и играть в партизана и вытаскивающею его с поля боя медсестру, он подождал пока жена, взяв тарелки, вместе с племянницей пошли на кухню. Встал, тяжелой поступью прошел к себе. Подошел к шкафу, где был заперт маузер, его первая правительственная награда. Достал из кармана ключ, открыл ящик. Держать в квартире на Чернышевского, где подрастал боевой малец, эту игрушку было рискованно. И хотя вначале он и хранил ее в ящике буфета в гостиной их квартиры возле двери на балкон, но, жена проела все мозги, чтобы он его унес в штаб. Но он не был настолько послушен и поэтому новым местом этого пистолета в ореховой кобуре, с прикрученной именной табличкой стал шкаф в его кабинете на даче.

Он любил тут сидеть в кресле, курить и обваливая комки пепла в дулёвский фарфор, подарок сослуживцев в этом году на сорокопятилетие, держать руку на рукоятке, а пальцем оттягивать курок, чувствовать упругость возвратной пружины . В эти минуты он вспоминал, те или иные свои боевые операции. Он достал маузер, и пошарил по пустому ящику рукой – курева нет. Он встал и подошел к окну. Солнце уже совсем перестало греть, а листва начавшейся шелушиться первой желтизной вдруг так задрожала на холодном ветру, что даже кинула ему в окно оторванную ветку . Он повернулся, подошел, закрыл подарок в шкаф и крикнул, как на плацу перед парадом: «Поедем в 7». А сам, подойдя к сержанту, молча вытащил у него из нагрудного кармана папиросы и пошел на крыльцо курить. Последние полгода жена прятала от него папиросы и даже сама перестала курить, ругая его за эту привычку. Раньше за ней этого не водилось.

За свою более чем тридцатилетнюю боевую службу он прошел путь от тринадцатилетнего кавалериста в Новочеркасске до командира личной гвардии Наркома Берии. Для этого ему не потребовалось никаких школ и Академий. Достаточно было личной смелости, личной преданности Родине и тем вождям, которые эту Родину олицетворяют, военной смекалки и житейской находчивости и самое главное воли, воли и воли, чтобы все это воплощать в жизнь. Так что, пока была живая боевая работа, а она была каждый день, на протяжении почти, что всех лет его службы, он был уверен в себе и в том, что с этим делом ни в поле, ни в горах никто никогда лучше него не справится.

Вот только последние годы, этой живой работы было все меньше. А его пламенный мотор, который работал на полную катушку наперекор всем мыслимым и не мыслимым перегрузкам уже не первое десятилетие, все чаще обливали холодной водой. И не только чины, завидовавшие его прямой связи с Наркомом, но и подпирающие из Академий теоретики боя.

Они подъехали к родному подъезду на Чернышевского. Сумрак уже окутал площадь и глыбу дома, нависшую над Покровскими казармами. За забором на плацу было тихо. Солдаты уже заняли свои места на нарах, а дежурные офицеры и прочий служивый состав расположился по своим интересам в оставшихся от царских времен кельях. Отдых. У кого-то завтра работа. У кого-то завтра школа. Только служба все не прерывается. Жена, накинула мужу на плечи шинель, думая, что он захочет пройти в казармы. Сама взяла за руку измотанных целым днем отдыха и игр детей, и счастливая скрылась за дубовыми дверьми под порталом со звездами. «Возьми в гараже полуторку и перевези во вторник все вещи в город. Надо, возьми бойцов с дежурки. Больше в этом году на дачу не поедем» — распорядился Пияшев сержанту. Тот откозырял и сев за руль, погнал машину в гараж, тут же в казармах. Сам генерал не пошел в казармы. А как был в шинели накинутой буркой, так и стал подниматься на свой этаж, грузно наступая сапогом на ковер, покрывавший гранитные ступени. Не дойдя до своего этажа, он остановился у панорамного окна на лестничной клетке. Перед ним торчали подростки тополей зарождающегося палисадника. Погружающаяся во мрак Хохловская площадь переливалась триколором болтавшегося на проводах светофора, в ритме зарядившего дождя с холодными порывами ветра. Он обсасывал мысль: «Пусть еще Мерседес вылижут. Сбагрю на баланс части. Мне зачем, не вожу. Берия бы не обманул».

Из Аттестации на командира 7 отдельного железнодорожного батальона 4 железнодорожной бригады НКВД капитана Пияшева 1938 г.

«Партии Ленина-Сталина и социалистической Родине предан. Политически и морально устойчив. Бдителен. В быту скромен. Хранить военную тайну умеет. Общее и политическое развитие удовлетворительно. Связь с массами имеет, умеет правильно нацелить актив на выполнение поставленных задач, проявляет заботу о подчиненных. Прямой, храбрый, инициативный командир. Волевые качества: энергичен, решителен, требователен к себе и подчиненным. Умеет организовано обеспечить свое решение и провести его в жизнь. В оперативно-тактической обстановке разбирается в масштабе полка, может организовать и провести занятия с начсоставом. Владеет организационно-методическими навыками. Свои знания и опыт передать подчиненным умеет».

Из представления к назначению:

«Зам. наркома внутренних дел СССР т. Обручников просит утвердить товарища Пияшева И.И. командиром мото-стрелковой ордена Ленина имени Ф. Дзержинского дивизии войск НКВД, вместо т. Марченкова М.П. освобожденного от этой должности решением ЦК ВКП(б) от 23.8.43 г. в связи с утверждением на работу начальником внутренних войск НКВД Украинского округа. Товарищ Пияшев с сентября 1941 года по январь 1942 года – в должности командира полка, где проявил себя с положительной стороны, образцово выполнял боевые задания. Товарищ Пияшев в апреле 1942 г. утверждался ЦК ВКП(б) в должности командира мото-стрелковой дивизии внутренних войск НКВД, но был освобожден решением ЦК ВКП(б) от этой работы ввиду командирования его на Закавказский фронт. С августа 1942 г. по февраль 1943 г. он руководил группой войск этого фронта».

Из наградного листка:

«Полковник тов. Пияшев лично руководил боевыми операциями группой войск в направлении перевала Санчоро. Волевой, настойчивый и инициативный командир, в сложной горной обстановке, в организационный период начала разгрома фашистских мерзавцев, быстро сумел объединить части и подразделения действовавшие на Санчорском направлении и взял их под свое руководство. В результате за короткое время (с 28 августа по 8 сентября 1942 г.) части группы полковника тов. Пияшева освободили северные скаты перевала…»

Командующий войсками Северо-Кавказского фронта т. Петров дает о т. Пияшеве и его дивизии следующий отзыв:

«Отлично справляется со своей боевой задачей, дивизия показала великолепные боевые качества рядового и командного состава. Лично генерал-майор т. Пияшев по своим боевым качествам и навыкам должности командира дивизии соответствует и войсками в бою управлять может, но в силу присущей ему медлительности требует иногда энергичного воздействия со стороны старших начальников. Генерал Пияшев отстал от современных требований воспитания и обучения войск…».

Из воспоминаний сержанта роты автоматчиков МСД ВВ имени Ф. Дзержинского, участника Парада Победы 24 июня 1945 г., профессора исторического факультета МГУ, директора ГИМ К.Г. Левыкина:

«Генерал сразу же после парада Первого мая приказал полкам продолжать строевые занятия. Каждый день парадные батальоны съезжались к месту расположения штаба дивизии в Лефортово, и здесь на знаменитом плацу в восемь часов утра генерал сам выходил на трибуну с микрофоном и перед выстроившимися полным парадным расчетом подавал одну и туже команду, начинавшуюся со слов: «К торжественному маршу…» С этими словами он брал руку «под козырек», затем медленно опускал ее и в такт барабану дирижировал проходящими шеренгами. Из громкоговорителей на всю округу раздавались короткие, крикливые, на высокой ноте команды и реплики с яркими, понятными русскими фольклорными добавками»».

Из Аттестации командира 1 мото-стрелковой ордена Ленина Краснознаменной дивизии МГБ имени Ф. Дзержинского генерал-майора Пияшева, 1948 г.

«Генерал-майор Пияшев в идейном и моральном отношении выдержанный член ВКП(б), предан Социалистической Родине и Советскому правительству. На своем участке работы стремится достигнуть лучших результатов. Теоретическую военную подготовку как командир имеет недостаточную. Качество партийно-политической работы в частях дивизии полностью не отвечает требованиям приказа Министра. В работе не перестроился, воспитанием личного состава занимается недостаточно. Имея слабую общеобразовательную и военно-теоретическую подготовку, самостоятельно над собой не работает. По этой причине лично т. Пияшев не проводит занятия с командирами частей. От учебы на курсах усовершенствования при Военной Академии отказывается. Общий и культурный уровень не высок».